Какое будущее ждет национальные государства Ближнего Востока
Рушащиеся стены Вавилона, Лептис-Магны и Пальмиры символизируют коллапс арабских политических режимов ХХ века. Не исключено, что мы являемся свидетелями и куда более разрушительных процессов в регионе Ближнего Востока, таких как крах арабского национального государства как такового. Речь идет не только о смене режимов и формировании новой геополитической карты, но и об изменениях в политической идентичности жителей региона. Ливийцы, сирийцы или иракцы могут стать таким же достоянием истории, каким стали шумеры или вавилоняне.
Демонтаж государственности Ирака после вторжения в эту страну военных сил США и их союзников в 2003 году можно сравнить с подрывом одной из несущих колонн здания современного арабского мира, а последовавший за этим конфликт в Сирии может спровоцировать его окончательное обрушение. Сирийские события неизбежно скажутся на Ливане и затронут Иорданию, которые только внешне кажутся благополучными островами, не затронутыми смутой.
Багдад и Дамаск играли в истории арабо-мусульманской империи ключевую роль. В ХХ веке два этих города были столицами арабского национализма. В начале XXI века их упадок символизирует окончание эпохи суверенных ближневосточных государств и становится преддверием новых веяний в регионе, контуры которых уже можно разглядеть в пожаре арабской весны. Похожая ситуация сложилась в XIII веке во время завоевания Ближнего Востока монголами. Если тогда после падения Багдада завершилась 750-летняя история Арабского халифата, то нынешнее падение Багдада и Дамаска символизируют закат эпохи местного модерна, связанного с национализмом, вестернизацией, попыткой выстроить политическую систему по западному образцу, но с учетом своей культурной специфики.
Кризис арабского национализма
Арабский национализм занимает особое место в историческом развитии региона в ХХ веке. В период становления современной государственности на Ближнем Востоке он сыграл мобилизующую роль в борьбе с колониализмом и другими внешними вызовами.
Панарабизм ставил своей целью объединение арабов в рамках единого государственного образования; в свою очередь национализм в каждой из стран региона исходил из необходимости развития политических наций в рамках национальных государств. В его основе лежал этнический принцип, нашлось в нем место и исламу (изначально как культурно-цивилизационному феномену).
После обретения независимости националисты провели в ближневосточных странах модернизацию и обеспечили их устойчивое развитие в сложный период постколониальной истории. Историки сходятся во мнении, что поражение арабских держав в войне с Израилем в 1967 году вызвало кризис национализма и изменило вектор его эволюции.
После этих событий в таких странах, как Египет, Сирия и Ирак, общая идея отошла на второй план, уступив место концепциям египетской, сирийской и иракской политических наций. К концу 1980-х годов местные республиканские режимы вошли в период застоя, предпочитая сохранять статус-кво почти во всех сферах.
Пожалуй, последним ярким проявлением арабского национализма можно считать вторжение Ирака в Кувейт, больше напоминающее жест отчаяния: история знает много примеров, когда невозможность реформирования политической системы компенсируется военной экспансией. Присоединение карликовой монархии Персидского залива к Ираку могло оживить угасающий арабский национализм и придать ему новые силы. Одной из его важных концепций была единая родина, да и Кувейт иракские патриоты считали исконно своим, но на тот момент ключевые акторы ближневосточной игры показали нежелание ломать региональный баланс сил и не допустили изменения карты региона. Баланс был настолько важен, что провинившегося Саддама Хусейна даже не свергли. В 2003 году ликвидация Ирака как государства состоится уже под выдуманными предлогами — этот год и следует считать началом распада системы централизованных ближневосточных государств.
Выхолащивание идей арабского национализма в последние десятилетия происходило параллельно со снижением эффективности государственных структур и деградацией политических институтов. Армия как практически единственная организованная и силовая структура монополизировала властные полномочия, превратившись из революционной силы в оплот реакции.
В таких арабских странах, как Египет, Сирия, Ирак и Алжир, политические режимы представляли собой симбиоз военных и крупного капитала, зачастую тоже завязанного на вооруженных силах. Непотизм, высокий уровень коррупции, плохая работа социальных лифтов — все это на фоне роста ожиданий у нового (и к тому же многочисленного) поколения привело к системному кризису и стало одной из причин «арабской весны». Ирония заключалась в том, что перемен требовали подросшие дети вчерашних реформ в сфере здравоохранения и образования, которые так рьяно проводили националисты, но государственные институты были заняты обеспечением своих собственных нужд и не готовы к тому, чтобы удовлетворить запросы молодежи. Вместо перехода от авторитарного правления к гражданскому обществу случилось масштабное гражданское неповиновение, направленное на разрушение политической системы.
Не все национальные государства оказались разрушены из-за системного кризиса. Например, арабские монархии оказались прочнее благодаря своим, как казалось прежде, архаичным формам власти. Самодержцы в глазах граждан были более легитимны, чем избираемые (пусть и формально) президенты. Парадокс состоит в том, что прогрессисты критиковали многие монархические режимы Персидского залива как несостоятельные, поскольку по сути своей они представляли собой просто союзы родов и племен. Видимо, именно этот недостаток и избавил их от полноценного кризиса.
Избежал коллапса и Египет, когда-то бывший одним из флагманов арабского национализма. Можно утверждать, что египтяне продвинулись дальше других народов региона на пути создания и развития национального государства, и их государственность казалась самой устойчивой. Тем не менее, Египет не смог избежать серьезного революционного стресса в результате глубокого кризиса своих институтов.
Власть не рухнула, но была на некоторое время подхвачена «братьями-мусульманами». Революционную энергию протестующих выпустили так, что правящий класс почти не пострадал и сумел удержать власть, сохранив каркас национального государства. Впрочем, если военно-олигархический режим не найдет в себе силы для структурной реформы всей системы, деструктивные процессы рано или поздно повторятся и приведут к разрушительным последствиям. Пока трудно поверить, что египетские военные, пусть даже после кадрового обновления высших эшелонов, смогут вывести Египет на новый уровень развития.
От национального государства к транснациональному
Вопрос перехода на новую стадию развития государства связан не только с демонтажем идеологических конструкций и заменой их на новые, но и с изменением функционирования институтов власти. Именно кризис институтов является главным показателем проблем национального государства — оживление политической системы можно провести через кадровые преобразования или реформы прежних институтов. Но даже это лишь полумера, и для следующего этапа развития требуются радикальные изменения.
Примеры таких изменений могут продемонстрировать развитые страны Западной Европы, избежавшие катастрофических последствий кризиса, бескровно перейдя на стадию транснациональной государственности, по словам немецкого социолога Ульриха Бека, «освободившись из территориальной западни».
Некоторые западные ученые уже давно списывают со счетов национальное государство и говорят о скором переходе к глобальному гражданскому обществу. В глобалистском будущем даже США обречены на исчезновение. Американский публицист Джим Гаррисон называет Штаты переходной империей, судьба которой — быть «акушеркой для демократически управляемой глобальной системы».
Пока этот переход затянулся, и о торжестве глобального мира говорить преждевременно. Ульрих Бек говорит о современном транснациональном состоянии развитых западных стран как о переходной фазе к глобальному миру, когда еще сохраняется привязка к национальному государству, но экономические и политические институты уже действуют как транснациональные. Примеры успешного транснационализма связаны с созданием региональных конструкций, таких как Евросоюз. В каком-то смысле это явление можно сравнить с империализмом, но здесь экспансия осуществляется с помощью инструментов экономики и посредством мягкой силы.
На Ближнем Востоке существовали институты, способные стать основой для перехода к стадии постнационального развития. В качестве примера можно привести негосударственное общественное движение «братья-мусульмане», которое, казалось, было готово прийти на смену национальной военно-олигархической системе, давшей сбой в Египте. Оно было социальной сетевой структурой регионального масштаба и в той или иной форме присутствовало во многих арабских странах. «Братья-мусульмане» могли бы сделать Египет центром нового Ближнего Востока — транснациональным государством с мусульманской спецификой.
К сожалению, египетские «братья», даже получив большинство в парламенте и пост президента, оказались неспособны выйти за рамки местного общественного движения, а амбиции их лидеров после победы на выборах ограничивались стремлением инкорпорироваться в государственную систему, изменив лишь ее внешние атрибуты. Они были вынуждены выбирать из двух вариантов — мимикрировать и превратиться в нового Мубарака для сохранения власти в своих руках, либо сразу отказаться от нее и готовиться к следующей попытке. Оба варианта не меняли сути вопроса — национальное государство модерна со всеми его пережитками сохранялось, равно как никуда не исчезли его пороки, уже однажды вызвавшие социальный взрыв.
Другим примером могла бы стать Турция, оказавшаяся готовой осуществить мирный и безреволюционный переход к постнациональной формации. Стремясь попасть в ЕС и соответствовать европейским стандартам, она осуществила серьезные структурные реформы, что придало ей уверенности в своих действиях. В первые годы правления Партии Справедливости и Развития (ПСР) эта страна успешно преодолела ограниченность прежнего национализма, выстраивая новые отношения с соседями, которых кемалистская националистическая идеология представляла в качестве вечных врагов. Турция использовала мягкую силу и привлекательность экономической и политической модели, где сочетались демократия, рыночная экономика, культурная традиция и религия.
К сожалению, нехватка ресурсов и прежние комплексы, равно как и тактические просчеты турецких политиков привели к обратным результатам. ПСР, начав свой проект как транснациональный, в итоге скатилась обратно к кемализму (можно даже сказать, мусульманскому кемализму), опять оказавшись в клетке национального государства со всеми его родовыми травмами — в турецком случае это разрушительный конфликт с курдами. У этой страны также не хватило сил использовать в своих интересах распад Ирака и Сирии. Наоборот, он спровоцировал подъем национализма курдов и создал угрозу самой Турции, практически похоронив амбициозные планы построения неоосманской империи.
Меняющийся облик Ближнего Востока.
В контексте происходящего на Ближнем Востоке возникает вопрос: пройдена ли точка невозврата с распадом государственности таких стран, как Ирак или Сирия? Например, очевидно, что без наличия стержня власти удержание единства их территорий представляется маловероятным. Сегодня уже понятно, что только этот стержень и был единственным фактором, объединявшим национальные государства Сирии и Ирака.
Обе эти страны можно сохранить в прежнем виде только при активном внешнем вмешательстве с риском получения геополитических големов. Вряд ли какая-то из сверхдержав готова идти на серьезные жертвы — скорее, мы видим попытку переложить друг на друга ответственность за то, что происходит в регионе. Российское военное вмешательство в сирийскую гражданскую войну может спасти Асада, но сможет ли оно предотвратить распад национального государства? Скорее нет, чем да. Не исключено, что Сирию и Ирак ждет новый передел, который снова будет осуществляться при активном участии внешних сил.
Действия США, Великобритании и стран Западной Европы способствовали распаду стран Ближнего Востока. Вопрос смысла такой стратегии занимает умы многих исследователей. Прежние национальные государства казались куда более проверенными временем конструкциями, чем непонятные образования постнационального хаоса. С другой стороны, именно «арабская весна» показала, что внешне крепкие и стабильные режимы могут с легкостью развалиться изнутри.
Если исходить из реалий процессов глобализации, о которой пишут ее теоретики, то сегодня Западу проще иметь дело с атомизированным Ближним Востоком, выборочно встраивая в глобальную систему те или иные его части. Пример с маленькими княжествами Персидского залива, успешно функционирующими в мировой экономической системе, подтверждает эту идею.
Растущая активность таких стран, как Великобритания, Франция и Россия, свидетельствует о серьезных планах, связанных с новым переделом Ближнего Востока. В начале ХХ века молодые национализмы (например, сиро-арабский или еврейский) ориентировались на Запад, рассчитывая на его помощь в самоопределении при распаде Османской империи. В начале же ХХI века влиятельные внешние игроки делают ставки на разные социальные (этнические, религиозные и другие) группы, превратившиеся в политических акторов при распаде национального государства.
Это хорошо видно на примере ситуации в Сирии: Саудовская Аравия поддерживает салафитские группировки, США и Франция — светскую оппозицию, Россия — Асада и сплотившихся вокруг него алавитов. Реализуется югославский сценарий, где внешние силы вставали на сторону разных участников гражданской войны. Но если из обломков Югославии удалось получить несколько новых государств (даже таких странных, как Македония), то пока трудно представить контуры вероятного распада Сирии.
Не исключено, что пока Сирия сохранится в том же виде, что и Ирак, только юридически, де-факто представляя собой мозаичное фрагментированное сообщество, которое сначала пройдет через фазу борьбы всех против всех за ресурсы и территории к фазе установления баланса сил и налаживания форм взаимодействия в условиях отсутствия прежнего контроля из центра.
Дележ ближневосточного пирога
Скептики полагают, что распад арабских держав оставит после себя лишь хаотическое пространство с перманентной войной всех против всех. Больше других расстроены ситуацией на Ближнем Востоке националисты и те, кто полагает, что национальное государство является единственным надежным прибежищем для общества. Трудно отрицать тот факт, что процесс дезинтеграции, проходящий по самому негативному сценарию, представляет собой трагедию, уносящую десятки тысяч жизней и порождающую сотни тысяч беженцев. Он приводит к уничтожению прежних национальных элит или низведению их до унизительной миграции. Но подобные явления — плата за разрушение любой исторической формации, ведь достаточно вспомнить, как распадались империи. Впрочем, хаос — лишь временное состояние, и рано или поздно он приведет к новой форме организации ближневосточных обществ.
Можно провести исторические параллели — когда-то европейские страны боролись за контроль над увядающей Османской империей, фактически поддерживая ее существование, но в итоге пришли к решению о допустимости ее распада. Сегодня роль «Восточного вопроса» играют распадающиеся арабские национальные государства, с атомизацией по племенному, конфессиональному или общинному признаку.
Вместе с западными государствами в дележе ближневосточного пирога принимают участия транснациональные корпорации. Если, например, Франция после Первой мировой войны получила в качестве зоны влияния Ливан и Сирию, то сегодня можно говорить о том, что некоторые города или племена в Ливии или Ираке попадут под влияние крупных фирм. В боевых действиях на первых ролях стоят не национальные армии, а иррегулярные вооруженные формирования, наемники, представители частных военных компаний и так далее.
Крах ключевых государств Ближнего Востока делает неизбежным пересмотр всей геополитической конструкции, внешние и внутренние границы которой были намечены еще англичанами и французами в преддверии распада Османской империи (договор Сайкс-Пико 1916 года). Впоследствии границы корректировались, особенно после Первой и Второй мировых войн, но их общие очертания сохранялись. Одним из наиболее ожидаемых вариантов геополитической реанимации ближневосточных государств мог бы стать радикальный пересмотр карты региона и появление новых государственных или квазигосударственных образований в других границах и с другими идеологиями.
На сегодняшний день очевидно, что переформатирование в первую очередь коснется центральной части Ближнего Востока — исторического Шама (Великой Сирии), и этот процесс неизбежно повлияет на сопредельные территории. В ближайшие годы или десятилетия вопрос формирования новых государственных или квазигосударственных образований станет основным в ближневосточной повестке дня. Новые, уже не национальные, государства будут сильно отличаться от прежних держав эпохи арабского национализма.
