9 апреля, меньше чем через две недели после взрывов в московском метро, когда слово «шахидка» не сходило со страниц русских и иностранных газет, и активно тиражировались слухи о неких 1000 вдов и сестер погибших боевиков, уже завербованных северокавказским подпольем, «Комсомольская правда» сделала ход конем – опубликовала имена 22 дагестанских женщин из «группы риска». Иными словами, женщин, которые с точки зрения спецслужб могут в ближайшем будущем стать террористками-камикадзе. А чтобы потенциальных «преступниц» было легче узнать, редакция представила вниманию читателей их фотографии, а заодно указала, где они живут на данный момент. «Предупрежден – значит, вооружен», как гласит народная мудрость...
Чем провинились эти женщины? Да только тем, что их мужья или другие близкие родственники были убиты или, согласно оперативной информации, находятся в лесу. А одна из них, Гульнара Рустамова, известная дагестанская правозащитница, и вовсе пострадала за то, что, будучи швеей по специальности, «периодически принимает на дому заказы на пошив женской мусульманской одежды». Мы с Гулей сидим на кухне в ее крохотном домишке на окраине Махачкалы. Гуля заразительно хохочет: «Знаешь, мне обидно даже. Про других сказано, жена боевика, вдова боевика, сестра боевика... Серьезные люди, а? А я вот, только одежду шью. Незначительное какое-то преступление. Можно сказать, понизили в социальном статусе...»
Для Гули статья в «Комсомолке» не стала громом среди ясного неба. Еще в декабре 2008 эта газета опубликовала целый материал об организации «Матери Дагестана за права человека», где гулину семью любезно охарактеризовала как «семейный бандподряд», а саму организацию – единственную в республике группу, помогающую жертвам пыток, похищений, родственниками убитых без суда и следствия – как центр вербовки подполья под прикрытием правозащиты. Гуля не первый раз подвергается нападкам в прессе. Ей часто угрожали, даже убийством, подкидывали на порог жуткие листовки. Она привыкла жить под угрозой и надеется справиться с ситуацией, но боится за других женщин, чьи фотографии журналисты выставили на всеобщее обозрение. «Многие женщины мне звонили, приходили. Им очень страшно. Говорят, не чувствуют в безопасности ни себя, ни родственников. За некоторыми идет слежка. У одной был обыск. Кто-то потерял работу. Их шпыняют соседи, в них тычут пальцем на улице. Я говорю им обратиться в прокуратуру. Это нельзя так оставлять!»
Одна из женщин, попавших в «список», оказывается моей старой знакомой. Это тридцатилетняя Сагадат Юсупова. Хотя все называют ее Айша. На Кавказе имя, записанное в паспорте, зачастую отличается от того, что используют повседневно. Поздним, по-летнему душным вечером Айша встречает нас у ворот дома, куда недавно переехала с детьми. Исламская одежда – темное платье-балахон и глухой хиджаб – ей даже к лицу: красивая мусульманская женщина, высокая, круглолицая, с яркими, умело подкрашенными глазами, Айша улыбается, покачивая на руках сонную полуторагодовалую девочку. Лопоухая малышка испуганно таращится на ночных гостей. Конечно, она меня не помнит, куда там! Ведь мы повстречались чуть больше года назад, и ей было всего шесть месяцев, не больше.
С тех пор в жизни этой семьи, вообще, много чего изменилось. Тогда, в конце апреля прошлого года, Айша не жила одна с четырьмя ребятишками в доме своей бабушки, а снимала вместе с мужем, отцом младшей дочки, квартиру на другом конце города. Мужа звали Эльдар Наврузов.
В марте 2008-го, вскоре после того, как они поженились и Айша забеременела, Эльдара похитили силовики, жестоко пытали в «шестом отделе» – так здесь называют Управление по борьбе с экстремизмом и уголовным терроризмом МВД республики, требовали признаться, что состоит в вооруженном подполье, стрелял в сотрудников милиции... Наврузов провел в СИЗО 11 месяцев. Дело против него развалилось. Он вернулся домой – знакомиться с трехмесячной дочкой, работать на стройке, содержать семью. Семья-то немаленькая – у жены кроме их общего ребенка еще трое от предыдущего брака…
Только никакой нормальной жизни не получилось. За Эльдаром следили. Пару раз снова пытались похитить. Работу он потерял – кому нужен человек «под колпаком у структур», особенно если это молодой мусульманин-салафит, не бреющий бороды, не пропускающий молитвы и рассуждающий, что жить надо по шариату? «Денег совсем не было, и ладно бы деньги, жизни не было!» – объясняет Айша. «Он такой от всех этих преследований стал зашуганный. Все думал – когда следующий раз. В туалет выходит и боится, что его перехватят, заберут, все сначала начнется... В общем, разошлись мы прошлым летом, через несколько месяцев, после того, как вы к нам приходили». Развод оформлять не пришлось – брак шариатский, нигде не зарегистрированный. Эльдар вернулся к родителям. А Айшу мама-пенсионерка пристроила в пустом бабушкином доме. Пару раз Эльдар навещал дочку, а потом пропал. Айша иногда видится с его матерью, но та про Эльдара молчит, да и Айша не спрашивает… Кажется, он все-таки ушел в лес – решил не ждать «следующего раза».
До появления ее фотографии в «Комсомолке» с подписью, что она жена боевика Наврузова, а значит, опасна, Айше удалось худо-бедно наладить быт. Устроилась в ларьке торговать курами-гриль, маленькую дочурку таскала с собой – девочка спокойная, и хозяева не возражали. Зарплата, конечно, нищенская, но вместе с маминой пенсией прокормить и одеть детей хватало. Дом, работа, дети, молитва – Айша очень религиозна – общение с подругами-мусульманками, чего еще желать?.. Но вышла статья с фотографией – и все пошло под откос.
«После этой газеты буквально сразу и началось», – рассказывает Айша. – «Я в тот вечер в гриле до 11.30 задержалась, и сумка была тяжелая. Поехала назад на такси. Смотрю, у дома машина с тонированными стеклами в темном переулке стоит. А у меня после Эльдара на эти машина ассоциация сильная – сразу замечаю. Доехала до мамы – это рядом – и двух соседок попросила меня домой проводить. Страшно… Идем через пустырь, а там еще одна машина с фарами без номеров, и мотор заведен. И человек какой-то рядом с нашим домом караулит. Увидел, что я не одна, и ушел быстро. И машины уехали. Потом милиция к соседям приходить стала, против меня их настраивать. Одну соседку подговорили следить за мной – она теперь все время во двор к нам заглядывает, и милиционеры у нее постоянно крутятся. Люди на улице отворачиваются, здороваться бояться. Я одна из дома выходить перестала. А в середине апреля хозяин «гриля» сказал: «Ты извини, но мне проблемы не нужны». Пришлось с работы уйти. Нет, он хороший человек, вы не подумайте… Я его понимаю – зачем ему проблемы…. Устроилась пряники по ночам печь в пекарне. Сначала раз в неделю приглашали, как минимум, а теперь совсем перестали. Не хотят люди связываться. Я и не осуждаю… Только почему со мной так поступили? В чем я виновата? Просто детей воспитываю. А где Эльдар, не знаю, и не женаты мы больше… Жить не на что, кроме маминой пенсии, и как где вакансия появляется, бегу сразу просить, на любую работу готова, а мне говорят: «Занято уже», – и в глаза не смотрят, боятся… Я заявление в милицию написала про эту слежку и всю ситуацию, так участковый меня вызвал и в лицо мне смеется. Я ему: «Нурудин, что вы будете делать, чтоб меня защитить?» А он: «Как-как! Дополнительную слежку к тебе приставим!»
Посреди рассказа в дом вбегает мать Айши, Патимат Расулова. Кто-то из соседей сказал ей про гостей, и пожилая женщина не может упустить такой шанс – из самой Москвы люди приехали, может, что-то сделают для ее дочери и внуков, хоть чем-то помогут? Патимат уже за 60. Она выросла, прожила жизнь в Советском Союзе, и хотя молилась, но втихомолку, чтоб «не дразнить гусей». Платок носит не мусульманский, а традиционный, завязанный назад, как многие женщины на Кавказе. Ей непонятно «увлечение» дочери религией. Непонятно, почему дети не ходят в светскую школу, и как же это так, что музыка и танцы «харам», ведь «дети должны петь и танцевать». Она и нас просит уговорить дочь снять хиджаб с себя и девочек – зачем «нарываться», когда можно читать молитвы дома, за закрытыми дверьми, как делали раньше, как делает она сама, и «Аллах все понимает»…
Айша начинает возражать, что молиться надо открыто, и жить надо по шариату, открыто, а в обычной школе сплошная развязность, она ведь пробовала детей туда отдать, но и от девчушек требовали, чтоб платок сняли, и лезгинку на переменах играют. А она как мать не может допустить, чтобы дети сбились с дороги. Она обязана вырастить их настоящими мусульманами и показывать им пример. Патимат то и дело поглядывает на столичных гостей, в надежде, что они поддержат ее в споре с дочерью: «Не кутайся так! Все замоталась! Вся в черном! О детях подумай!» – «У меня платье, между прочим, коричневое, мама, а если бы и черное, черный по Сунне правильный цвет! И я все сделаю, чтоб мои дети выросли правильно, Иншалла! Наша религия против воровства, против разврата… И поэтому нас за нее травят!»
Щурясь от вспышки фотоаппарата, Патимат нервно поправляет сбившуюся красную косынку и начинает будто оправдываться: «Я сама молилась, всегда молилась, но на работе об этом молчала. Это ведь мое дело, да? А она, она моя дочь… Я даже за нее так не переживаю, но вот за внуков своих… Все на мою пенсию сейчас живут. Ей работать не дают. И так за детей боюсь, спать не могу…» – «А ты записи Корана включай, мама, и слушай на ночь. Это самое лучшее для сна…»
Пожилая женщина качает головой, смотрит почти умоляюще, будто мы, приезжие, может ей объяснить, что же все-таки происходит, чем живет ее дочь, и почему ей не дают жить. Она берет раскапризничавшуюся малышку у Айши, щекочет ее под подбородком, приглаживает коротко остриженные волосики: «Отец этого ребенка с моей дочерью не живет. …А теперь вот и дочки фотокарточку выставили, как преступницы. Это сейчас она с вами такая бойкая, а сама плачет… Мне говорит: «Как теперь быть, разве что самоубийством покончить?» Я кричу: «Не смей! Что придумала? У тебя детей четверо!» Но что же нам делать? Кто-нибудь нам поможет?..
