Почему убивают журналистов в Дагестане? Почему неверны стереотипы о выходцах из этой республики? Кто виноват в том, что ваххабиты наращивают силы на Северном Кавказе? Свои варианты ответов “Росбалту” предложил член Совета при президенте России по развитию гражданского общества и правам человека, журналист Максим Шевченко.
— За последние 13 лет в Дагестане убиты 16 журналистов. Последний резонансный случай случился почти год назад – 15 декабря прошлого года, когда застрелили главного редактора газеты “Черновик” Хаджимурата Камалова. Почему Дагестан лидирует в этой печальной статистике?
— Так случилось, что журналист в Дагестане зависим от информационной составляющей той войны, что идет в республике почти двадцать лет между разными околовластными группами. Причем слово кланы, которое часто употребляют, тут не совсем уместно, потому что оно рождает ощущение противоборства между какими-то чисто этническими группами.
На самом же деле ни одна из групп влияния в Дагестане – несмотря на то, что каждая может быть связана внутри себя какими-то этническими, тухумными аспектами (тухум – объединение, союз родов, тейпов – “Росбалт“), например, происхождением из определенного района – не может действовать без своей федеральной составляющей.
Ни одна из этих групп не является чисто дагестанской и не может существовать только внутри республики. Все они связаны с теми или иными силовыми структурами, федеральными группировками, финансовыми группами влияния.
Журналистика – лишь инструмент этой войны и борьбы за власть. И журналистов – неважно, выступают они за или против власти – нередко убивают только для того, чтобы вывести из строя оружия противника.
— А журналист в республике может играть по своим собственным правилам?
— Когда журналист, подобный Хаджимурату Камалову, пытается действовать от имени общества, то есть, играть по собственным правилам, он становится неугоден сразу всем враждующим сторонам.
От него отказывается “крыша”, он вызывает ненависть врагов. Он как бы становится живым человеком в этом страшном dance macabre тщеславия, жажды наживы, стремления захватить или сохранить власть. Он начинает действовать не от имени какой-либо группировки, а как бы от имени самого Дагестана, его удивительного и древнего общества, в котором переплетены складывавшиеся и формировавшиеся веками отношения демократизма, человеческого достоинства, религиозной или этнической, традиционной этики.
Я утверждаю, что дагестанское общество и его фундаментальные принципы жизни органически враждебны всем без исключения центрам силы, борющимся за власть в республике. Не имеет значения, как эта группа называется – аварская, лезгинская или даргинская – это всего лишь формальный признак. Их жажда власти и наживы одинаково разрушительны для “дагестанского мира” и именно это суть той войны, которая идет в республике и уничтожает ее.
Они для достижения власти вынуждены или растлевать общество, развращать его — так вербуются бандиты, не имеющие никаких инстинктов, кроме жажды наживы и власти — или поддерживать религиозных фанатиков самых крайних взглядов, являющихся зачастую слепым оружием в руках циничных власто- и сребролюбцев.
Но Дагестан — вне этого, вопреки этому, против этого. Хаджимурат был дагестанцем до последней клеточки – храбрым, интеллигентным, образованным, гордым, страстным, верным тухуму, способным находить общий язык и дружить с людьми разных вероисповеданий – и поэтому он был убит.
Таким же был его вроде бы антипод — журналист, а потом министр по делам национальностей и информации Загир Арухов. Он пытался, будучи во власти, работать на Дагестан – лечить раны гражданской войны, возвращать политическую иммиграцию – и был убит.
Таким был Надиршах Хачилаев – спортсмен, бизнесмен, политик, поэт и писатель. Он говорил мне, что когда был бандитом — денег у него было сколько угодно, а когда стал верующим – “Аллах лишил всего, спасибо Ему за это!” И Надиршах в конце своей яркой жизни понял природу конфликта в республике и перестал жить и играть по правилам “сильных мира сего”. Он вернулся в свой Дагестан – и был убит.
Эта система не власти, но властвования не нуждается в настоящем живом Дагестане – она отторгает его и убивает – пулей киллера, взрывчаткой террориста, спецоперацией или тюрьмой.
Фактически, сегодня журналистов в Дагестане убивают по двум причинам. Либо когда они просто являются оружием в руках противника в той или иной борьбе – и это оружие надо ликвидировать. Либо когда они становятся самодостаточны и начинают угрожать в целом той системе, что сложилась сегодня в республике – системе, при которой группировки превратили Дагестан в арену своей борьбы за влияние и источник существования. Поэтому Дагестан и лидирует по числу убитых журналистов.
— Это особенность именно этой кавказской республики?
— В других регионах Кавказа ситуация иная. Ведь Дагестан всегда был местом сосредоточения интеллектуальных ресурсов Северного Кавказа, по большому счету. Тут находился и филиал Академии наук СССР по истории Кавказа, и военные институты, разрабатывавшие самые современные технологии. Даже директор Института философии РАН академик Гусейнов – дагестанец.
Сейчас возник образ дагестанца как какого-то борца-бандита. На самом же деле, Дагестан – это место формирования высокоразвитой элиты Российской Федерации: среди математиков, инженеров, конструкторов, врачей или историков очень много выходцев из республики.
Причем с очень хорошим образованием – в Дагестане есть традиция получения высокого технологического образования, потому что очень высока этно-социальная конкуренция – люди гордятся, когда выходец именно из их села, рода, тухума добивается серьезных успехов.
В каком-то смысле, это общество статуса, причем деньги, вкупе с властью, стали играть существенную роль не так давно, породив целый слой “золотого быдла”, поведение которого бросается в глаза своей неестественностью, какой-то болезненной похвальбой богатством, которое так раздражает не только Дагестан, но и Россию в целом.
В нынешнем пространстве борьбы за власть общество современного Дагестана – с его древними законами, традициями, обычаями — вообще практически не участвует. Причем нынешняя установка напоминает какое-то психическое заболевание, одержимость бесами – всем людям предлагается присоединиться к тому или иной группировке в борьбе за власть, а потом быть ей лояльным, вопреки чести, совести и вере.
И журналист, который начинает говорить своим свободным языком, не согласовывая это даже с теми, кому кажется, что он действует от их имени – теряет покровительство. Подобно тому, как потерял его Хаджимурат. Если бы над ним было покровительство тех, кто мог бы стоять за его спиной – его бы не убили.
Но его независимая позиция, позиция газеты “Черновик” — которую кто-то считал инструментом аварского влияния — она была его глубоко личностной, интеллигентной и интеллектуальной. Он, сам того не формулируя, бросил вызов всей этой чудовищной криминальной системе, в которой перемешаны этнические, силовые и коррупционные составляющие. И погиб.
— Многообразие противоборствующих групп в Дагестане связано с этнической палитрой республики?
— Этническое многообразие республики – всего лишь фундамент, на котором растут более сложные вещи. Конечно, такого этнического многообразия, как в Дагестане, в других регионах Кавказа просто нигде нет. Дагестан можно сравнить только с Грузией – там тоже есть этнические группы внутри общества, которые конкурируют между собой: сваны, мегрелы, имеретинцы, аджарцы… Эта конкуренция, кстати, всегда обеспечивала невероятно высокий уровень развития грузинской элиты – в разных сферах жизни.
Вот Дагестан – это точно такая же, только исламская часть Кавказа, где тоже подобная конкуренция всегда существовала. Амбиции, конечно, были поменьше – во главе СССР дагестанец, в отличие от грузина, никогда не находился.
Сегодня в республике проигрывают только русские, потому что русские не выступают единой этнической группой, не связаны с властью или претендентами на власть. То же казачество — кизлярское или терское – не имеет своих представителей, которые бы участвовали в этой борьбе.
Я, кстати, считаю, что признание казаков этнокультурной группой, особым народом русского христианского корня, поддержало бы их. А так им все время пеняют, что они мол, часть империи, ее силовой ресурс. Что неправда – не по своей воле казаки пошли когда-то на службу государству, да и немало кавказцев служило Империи.
Помимо русских все остальные группы в республике активно работают на воссоздание собственной интеллектуальной элиты – аварцы, даргинцы, лакцы, лезгины, чеченцы и т.д. И интеллектуальный уровень в Дагестане остается довольно высоким. Это видно по той же “дагестанской свадьбе” в Москве – жених и тот молодой человек, которого обвиняли в том, что он стрелял, хотя он не стрелял, так как никто этого так и не смог доказать – это люди, закончившие сложнейшие математические факультеты московского университета. Причем закончившие их с красными дипломами.
— С одной стороны, вы описываете реальность интеллектуального общества, а с другой стороны, образ дагестанца, закрепленный в общественном сознании, не коррелирует с этим описанием.
— Образ, закрепленный в общественном сознании, не имеет никакого значения. На самом деле высочайший человеческий потенциал Дагестана не используется на благо развития республики. И когда житель республики начинает думать о том, как применить свой потенциал, он, как правило, уезжает за пределы родины, не теряя с ней духовной, ментальной связи, естественно.
И неважно – являешься ли ты Сулейманом Керимовым или работаешь в корпорации менеджером второго-третьего звена с претензией на то, чтобы стать топ-менеджером – рано или поздно ты просто уезжаешь из Дагестана, чтобы реализоваться за его пределами.
Причем, процентное соотношение дагестанцев, которые видят себя в числе элиты, по отношению к общей численности народа или народов республики, очень велико – больше даже, чем процентное соотношение в других обществах и народах.
Надо еще понимать, что менталитет дагестанцев – это иерархический менталитет. А именно иерархический менталитет обеспечивает преимущество в овладении знаниями, способность признавать авторитет, находить наставника. Люди без этого качества вообще редко добиваются успеха — они, несмотря на все свои мятежные замыслы, не способны подняться над определенным уровнем психологической рефлексии, сводящейся, в итоге, к возвеличиванию своего эго.
В ситуации с кавказцами психология играет гораздо меньшую роль по отношению к традиционным навыкам, которые нарабатываются в рамках достаточно жесткого этнического традиционного общества на протяжении веков.
— Почему тогда эти факторы конкурентоспособности проигрывают внутриклановой борьбе?
— Потому что эта борьба связана с насилием. Борьба ведется по очень жестким правилам “Дикого Запада”, где, как вы помните, герой Клинта Иствуда – красавчик с голубыми глазами, хороший, не жестокий человек с начатками позитивной этики (ну, пожалеть вдову, ребенка, слабого) – вынужден был убивать и сам становиться потенциальной мишенью.
И жесткость борьбы в республике сегодня стала нормой, когда можно организовывать теракты, убивать людей, инспирировать подложные подставные спецоперации, чтобы отмыть деньги. Это все делает общую картину жизни настолько безнравственной, что высокий человеческий потенциал Дагестана вместо созидательного действия, становится страшным разрушительным элементом.
Умный человек, который служит злу, опаснее в тысячу раз дурака, который служит злу.
Причем власть, которая называет себя основой стабильности, не является безусловной стороной добра в глазах очень многих дагестанцев. А федеральный центр сегодня включен в эти коррупционные и властостремительные схемы, которые как раз и определяют жизнь республики. Ни одна из дагестанских групп влияния не действует сегодня самостоятельно без федеральной “крыши”. Ни одна.
— Есть ли шанс на коренной перелом ситуации? Насколько сложен этот рецепт?
— Он есть и он чудовищно сложен. Он требует от власти – федеральной, прежде всего, – признания дагестанского общества, как своего партнера. А это значит, что вся система жизни, к которой так привыкла дагестанская элита и взаимодействующие с ней бандитские формирования, должна исчезнуть.
Кстати, нам все время пытаются представить традиционное религиозное дагестанское общество как ваххабитское. Конечно, там есть очень радикальные группы, которые сформировались буквально на наших глазах за последние 8-9 лет. С одной стороны, это связано с сектантским пониманием религии, которому никто не пытался ничего противопоставить в интеллектуальном смысле – только силовой фактор и репрессии. С другой стороны, виновны и чудовищные злодеяния силовых структур — пытки, издевательства, убийства, оскорбления и унижения. И все это на фоне коррупции, откровенного грабежа республики со стороны “сильных людей” и их сподручных.
Поверьте, еще в 1999 году жители Кара-махи по сравнению с нынешними ваххабитами – это были почти демократы, которые были готовы обсуждать что-то, спорить. А их громили, и я помню, как федеральные журналисты браво рассказывали о том, как за БТРом контрактники таскали привязанного раненого “ваххабита” на глазах у его семьи. Такие вещи не забываются.
Поэтому, если в 1990-е Дагестан был спокойнее Чечни, то сейчас в Дагестане уже привыкли к тому, что смерть – лучший способ разрешить все дискуссии.
— А общественный запрос на перелом ситуации в республике существует в самом дагестанском обществе?
— Общество в Дагестане изначально глубоко демократично, потому что его основа – это договор. Люди там привыкли знать, где чья земля, где кончается право другого и начинается твое право. Этого не понимают в федеральном центре, как не понимают и все те, кто пытается оценить ситуацию в республике по стандартным социальным моделям, пытается вписать его в ваххабизм-тарикатизм и прочие, идущие из головы, схемы. Дагестанское общество – оно самоуправляемо, там есть сильные и древние начала общественной жизни, которые формировались на протяжении столетий.
Дагестанскому обществу радикальные ваххабиты так же враждебны, как и коррупционеры-силовики, но, фактически, сегодня республика находится между крокодилом террористов-ваххабитов и тигром бандитов-силовиков.
И проблема в том, что современная власть – и федеральная, и местная — боится дать этому обществу возможность начать жить исконной, нормальной полной жизнью. Потому что они чувствуют, что общество, приобретя инструменты и механизмы влияния, не позволит власти оставаться в том виде, в котором она сегодня остается. И власть, в данном случае, – это не только те, кто сидит в правительственных зданиях, но и те, кто хотят туда попасть.
Кстати, радикальное подполье, спекулирующее сегодня на теме неприятия республикой криминальных элит, также не имеет перспектив: Дагестан и его человеческая природа окажется сильнее всех крайностей – и властно-криминальных, и сектантско-террористических. Это неизбежно.
Беседовал Павел Казарин
