Умберто Эко пишет о некоторых очевидных парадоксах войны в эпоху постмодернизма. В частности, о доктрине «нулевых потерь». Доктрину войны с нулевыми потерями ввели американцы в связи со своими операциями по распространению демократии на Ближнем Востоке. Идеал нео-войны – достичь победы, не потеряв ни одного собственного солдата. И это совершенно противоречит идее войны, какой мы её знали.
В прежних, палео-войнах, подразумевалось, что одна сторона желает победить другую и готова ради этого не только убить большое количество солдат врага, но и потерять значительное число собственных воинов. На войне как на войне. И дело не только в том, что победить в войне, не потеряв никого убитыми, невозможно. Но и в том, что сама война в массовом бессознательном представала как акт священного жертвоприношения, в котором цель – победа – достигалась не только закланием врагов, но и необходимым принесением в жертву лучших отроков своего народа, и второе даже более важно для сакральной победы, чем первое.
Таким настроением священной жертвы была наполнена последняя по времени великая война – Вторая мировая. Если смотреть дальше и глубже в историю, то примеры отношения к войне как к жертвоприношению становятся всё ярче. Едва ли рыцарь, участвовавший в избиении не сумевшего дать отпор противника, мог этим боем гордиться или хвастаться. Зато если ему удалось выжить и победить в страшной сече, когда рядом полегли все его товарищи, – это считалось за настоящий подвиг. В Крестовые походы европейцы шли порой не за успехом, а за гибелью, как нарочно.
С точки зрения политики победить было, конечно, предпочтительнее, чем просто пострадать за правое дело. Но бескровная победа не впечатляла и не вызывала доверия. Дело крепко, когда под ним струится кровь.
Повстанцы, начиная национально-освободительную войну, были готовы к тому, что их будут убивать. Это никого не удивляло. Народ, который не согласен заплатить за свою свободу и независимость кровью лучших своих сынов, очевидно, не сильно желает свободы и независимости, не готов к ней, может обойтись и так и - в любом случае – не достоин.
С другой стороны, захватчики и колонизаторы нисколько не сомневались в своём праве подавлять любые выступления и наказывать повстанцев смертью. Заслужит ли покорённый народ свободу или останется в рабстве – решалось по факту, по результатам боевых действий. И повстанцам не приходило в голову жаловаться Папе Римскому, матери Терезе, Совету Друидов, Бабе Яге и прочим правозащитникам на то, что в них, представьте себе, стреляют правительственные войска. А колонизатор не чувствовал, что он должен извиняться и каяться перед международным сообществом за подавление мятежа в своей провинции.
Но время палео-войн прошло. В нео-войне каждая сторона обвиняет другую в нарушениях «прав человека» (как будто «права человека» имеют хоть какое-то значение на войне), демонстрирует обществу доказательства совершения противной стороной убийств (представьте, что славяне жаловались бы немцам на татар: «они убили мирных граждан Козельска!»), каждая сторона по-человечески жалеет мирных граждан на другой стороне и имеет в своём собственном телевизоре или на мониторе пропагандиста противника, который жалуется, обличает и порой вызывает некоторую долю сочувствия.
И, с одной стороны, такое положение вещей показывает, что человечество совершило некоторый прогресс в моральном отношении. Стало невозможным внушить тотальную ненависть, желание извести врага под корень, оправдание любой жестокости. Человек высказывается за адекватные меры, за ограничение насилия, за неприкосновенность мирного населения. На деле, конечно, и в нео-войнах всё получается иначе, но само настроение человеческого общества стало гуманным. Пока только настроение. Но раньше и мыслей подобных не было. Когда Тарас Бульба рубил саблей польских женщин, а грудных младенцев насаживал на острие пики и швырял в костёр, сострадание было ему неведомо. Зато и когда его самого заживо сжигали, он был к этому готов и не сетовал, что поляки нарушают его права.
Однако уже при Гоголе жестокость Бульбы казалась автору и читателям чрезмерной, так что Николай Васильевич вынужден отметить в повести, что то были прежние, лихие времена. Ныне общественное мнение и нравственность индивида ещё более уверенно отвергают бескомпромиссную и неограниченную жестокость, даже и к противнику, тем более к мирным жителям любой нации. Нравы смягчились. Отчасти в силу такого смягчения нравов изменился и облик войны. И, повторяю, с одной стороны, это хорошо.
Но, с другой стороны, у нео-войны есть несколько особенностей, из-за которых она может быть ещё хуже, чем палео-война.
1. В прежней войне противники встречались на поле битвы. Кто-то выигрывал, кто-то проигрывал. На этом война заканчивалась. В новой войне противники не встречаются всеми силами лицом к лицу на поле битвы. Никто не выигрывает, никто не проигрывает. Такая война может никогда не закончиться.
2. Доктрина «нулевых потерь» побуждает могущественную сторону конфликта делать упор на «дистанционную», «бесконтактную» войну – то есть обстрелы и бомбардировки. При этом мирных жителей гибнет ещё больше, чем при старых методах ведения боя.
3. Слабая сторона конфликта, у которой нет возможности вести «бесконтактную» войну, поднимая бомбардировщики с авианосцев или запуская беспилотные аппараты – по той причине, что у слабой стороны нет ни авианосцев, ни даже беспилотников, – отвечает максимально «контактной» войной, посылая смертников с самодельными бомбами. При этом мирных жителей гибнет ещё больше, чем при обстрелах и бомбардировках: на пике террористической войны гибнут вообще одни только мирные жители.
4. В прежних войнах у сторон были вполне конкретные цели: территория, дань – и можно было договариваться. В нео-войне заявленные цели сторон настолько абсурдны, что никакие переговоры невозможны.
Чего США хотели от Афганистана, прежде чем начали войну? Чтобы Афганистан выдал им бен Ладена? Но если у Афганистана не было бен Ладена, как не оказалось оружия массового поражения у Ирака, – как такое требование могло быть выполнено?
А чего бен Ладен хотел от жителей Нью-Йорка перед 11 сентября 2001 года?..
И чего Докка Умаров хотел от москвичей? Чтобы они не платили налоги в российский бюджет? Так они и так стараются не платить никаких налогов, все в России уходят от налогообложения как только могут, и без Умарова.
Война без целей, без фронта, без штаба, без переговоров, без конца.
Где истоки, в чём причина того, что противостояние и в России принимает именно такую форму? Конечно, дело не только в доктрине «нулевых потерь». Возможно, и сама доктрина – не причина, а следствие новой социально-политической реальности. Но следование изобретённой американцами доктрине есть барометр сползания в террористическую красную зону.
Российские военные силы в Чечне начиная с 1999 года следовали доктрине «нулевых потерь». Командующие старались свести к минимуму жертвы среди российских солдат и офицеров. От этого бомбёжки, обстрелы, тактика не встречать врага лоб в лоб, а блокировать и уничтожать дистанционно. Вместе со случайными зрителями.
Доктрина «нулевых потерь» и «дистанционной войны» – опасная слабость духа. Тот, кто идёт в военные, должен быть готов убивать лично, глядя в глаза врага, а не только нажимая кнопку за многие километры от поля боя. И должен быть готов умереть сам. Это такая профессия – военный.
А военный командир должен быть готов послать своих солдат в бой, зная, что многие из них погибнут. Это такая профессия – военный.
Военный – как пожарный. Он идёт в огонь. И, может, погибнет, спасая других людей. Но он подготовлен к встрече с огнём. У него навыки, экипировка. Представьте себе, что командир пожарного расчёта скажет: нет, я не пошлю своих ребят в горящий дом – они же могут пострадать! Мы постоим тут в сторонке, на безопасном расстоянии, поливая стены из шланга. А то, что в доме вопят заживо сгорающие жители, – ну, так получилось.
Правда, абсурд?
Но именно так поступали российские командиры, оберегая своих подчиненных от гибели при контактном бое и рискуя при этом жизнями мирных людей, когда дистанционно обстреливали предполагаемое место расположения боевиков. Вместо того чтобы пойти туда и, если боевики действительно там, атаковать.
Возможно, похожая история была в Аршты. Никто не хотел умирать. Никто из тех, для кого умирать – это профессия.
Умирать и убивать – это профессия. Одна. Но в нео-войнах оказывается, что убивают одни, а умирают другие. Над Афганистаном летают беспилотные бомбардировщики. Они сбрасывают бомбы и убивают талибов. А управляют самолётами с помощью спутников и компьютерных программ специалисты в далёкой Небраске. Они просто очкастые операторы, у них семичасовой рабочий день, после которого они идут домой, к жене и детям.
Современная война – странная. Никто не знает, где враг. Стирается разница между военными и гражданскими. Информационное противостояние наполнено парадоксами. Странная война, но это война. А на войне «нулевых потерь» не бывает. Если своей жизнью не рискуют профессионалы из силовых ведомств, то потери несёт неподготовленное и беззащитное мирное население.
Герман Садулаев, специально для Prague Watchdog
Санкт-Петербург
