Жестокое убийство народного поэта Северной Осетии Шамиля Джикаева, который, по версии следствия, стал жертвой соплеменников-исламистов, в России прошло почти незамеченным. Между тем на Северном Кавказе его уже сравнивают с убийством Франца Фердинанда сербом Гаврилой Принципом, после которого началась Первая мировая война. Обстановка в последней относительно спокойной республике региона стремительно накаляется. Кому это нужно и зачем — на эти вопросы попытался ответить корреспондент «РР», побывав на месте событий.

— То, что произошло с моим отцом, — это уже система. И это не последнее преступление. Мы здесь еще много чего увидим.

Дочь Шамиля Джикаева Зарина встречает нас в квартире отца. В комнате по местному обычаю разложены личные вещи покойного, за исключением тех, которые изъяли следователи сразу после его убийства. Декану факультета осетинской филологии Северо-Осетинского госуниверситета полтора месяца назад отрезали голову. За стихотворение «Едут волчата на хадж», которое некоторые из местных мусульман посчитали оскорбляющим ислам.

Вечером в парке общаюсь с парнями из православных. Вообще в республике лишь треть жителей исповедуют ислам. И то по подсчетам самих мусульман. Все остальные уверены, что их не более 10–15%. Про убийство Шамиля Джикаева знают все собравшиеся, хотя в местных СМИ говорить об этом особо не принято, чтобы «не нагнетать». Отношение к происходящему у всех одинаковое: «Эти мусульмане обнаглели», «Мы им ответим».

— Тут недавно одна группа молодежи собралась мечеть сносить с лица земли. Нам, как старшим, еле удалось их отговорить, — рассказывает мне на следующий день Георгий, предприниматель из разряда «авторитетных». — Но таких групп теперь слишком много. И у них нет какого-то единого руководства или общей структуры. У них лишь одно общее — ненависть к представителям радикального ислама.

Сегодня такие люди, как Георгий, которым есть что терять, призывают «не раскачивать лодку». А еще в феврале они сами заставили мусульман снести минарет в одном из сел Куртатинского ущелья. Тогда «авторитетные» были уверены: если минарет не убрать, ситуация дойдет до вооруженного конфликта между христианами и мусульманами.

— Пока мы молодых еще сдерживаем. Но я вам так скажу: скоро мы мусульман начнем терять.

На местном наречии «терять» — значит «убивать».

Убийца поэта Шамиля Джи­каева, прихожанин Владикавказской мечети Давид Мурашев, был вычислен практически сразу же. Во время задержания его застрелили, но перед смертью из-за закрытой двери он якобы успел признаться в убийстве. Сразу после этого по подозрению в пособничестве Мурашеву были арестованы еще 18 мусульман. Операция по их задержанию проводилась с привлечением бронетехники и огромного количества людей в масках без каких-либо опознавательных знаков.

«Рамазана Лагкуева и Икаева Алана методично избивали в подъезде так, что стены и пол были залиты и забрызганы кровью» — родственники задержанных мусульман зачитывают свое обращение к главе республики Теймуразу Мамсурову. Сегодня они собрались в Духовном управлении, чтобы попытаться объяснить силовикам, что их дети ни в чем не виноваты.

— Моему сыну подбросили оружие и наркотики, — говорит отец одного из задержанных Станислав Кадзаев. — Всех понятых они привезли с собой. Как мой сын может быть причастным к убийству Джикаева, если Шамиль был моим другом?

Недалеко от здания, в котором расположено Духовное управление мусульман Северной Осетии, на стене метровыми синими буквами выведена надпись: «Шамиль, мы тебя не забудем!» Такие граффити теперь равномерно покрывают практически весь город. Вечером муэдзин зовет на молитву, но прихожан почти нет. Хотя еще пару месяцев назад, по словам местных жителей, их было много, очень много.

— Конечно, после таких спецмероприятий желающих приходить в мечеть поубавилось, — говорит муфтий Хаджимурат Гацалов. — Но это же и есть самое страшное: теперь эти парни будут собираться в другом месте и без всякого присмотра. Как можно этого не понимать? Мне иногда начинает казаться, что у нас в Осетии пытаются раскачать ситуацию по ка­бардино-балкарскому сценарию.

— А что это за сценарий?

— Кому-то очень хочется, чтобы у нас в республике был введен режим контртеррористической операции. Но для этого нужно бандподполье. А если его нет, то нужно его создать. Вот объясни мне, почему убийцу несколько раз до этого задерживали люди из управления по борьбе с экстремизмом и каждый раз отпускали? Или еще: у нас тут не так давно появился некий мусульманин Абдулла Тагиров. Начал откровенно призывать молодежь браться за оружие. Я сам трижды ходил в ФСБ с просьбой обратить на него внимание. Реакции никакой! После убийства Джикаева этот Абдулла спокойно уехал в Новосибирск, и его никто не пытается искать.

Про убийцу Мурашева и его сложные отношения с правоохранительными органами вечером мне на условиях анонимности рассказывают местные силовики.

— Давида Мурашева действительно трижды отпускали, хотя его можно было смело сажать за экстремизм и хранение оружия, — говорит человек с весомыми
погонами. — Объяснение простое: команда сверху была — выпускать.

— А почему Тагирова, который к оружию призывал, не ищут?

— Ответ тот же. Команды не было.

— А почему не было?

— Нам самим об этом приходится лишь догадываться. Моя версия такая: борьба с экстремизмом — это бизнес. И это не местный бизнес. Им занимаются прикомандированные из окружных и федеральных силовых структур. В основе всех этих КТО (контртеррористическая операция. — «РР») лежат деньги. Им платят не за результат, а за процесс. Чем дольше борются, тем больше получают. А большинство из задержанных молодых мусульман скоро отпус­тят, вот увидишь. Чтобы потом опять задержать.

Предсказание моего собеседника через несколько дней начинает сбываться: четырех задержанных по подозрению в экстремизме мусульман без лишнего шума выпускают. В ближайшее время должны отпустить еще нескольких.

— Зачем они это делают?

Силовик протягивает мне мобильный. В нем фотографии нескольких задержанных. Нево­оруженным взглядом видно, что их бьют. Сильно.

— Их будут бить, пока они не уйдут в лес. Это и есть кабардино-балкарский вариант. Кадыров из Чечни всех этих кэтэошников выгнал, сейчас то же самое собирается сделать Евкуров в Ингушетии. Вот и лезут борцы с терроризмом в соседние регионы.

Такое объяснение человеку приезжему кажется нелепым: политика, конечно, дело циничное, но не настолько же! Однако на следующий день, придя на интервью к руководителю администрации президента Северной Осетии Сергею Такоеву, я слышу ту же самую версию. Только слова чиновник подбирает аккуратней:

— Социальной базы для бандподполья в республике нет. Определенную опасность вызывает небольшое количество вновь обращенных мусульман, но с ними можно и нужно работать несиловыми методами. Поэтому у нас вызывают беспокойство неразум­ные действия прикомандированных сотрудников правоохранительных органов, которые не понимают местной специфики. Они видят единственное решение проблемы в ведении КТО, и это самое страшное. Никто не хочет тонкой системной работы.

Слово «прикомандированные» в Осетии звучит примерно так же, как когда-то слово «федералы» в Чечне. Маленькая республика чувствует себя зажатой между набирающим силу мировым исламом и слабеющей, но пока еще мощной Россией.

— Во многом все происходящее здесь связано с кризисом православия как религии и русских как нации. — Это уже атаман Владикавказского городского казачьего общества Алексей Лозневой: он пытается объяснить ухудшение положения в Осетии категориями более глобальными, чем просто деньги. — Русские в глубочайшем кризисе. Как следствие, Россия уходит с Кавказа. Здесь это уже все понимают. А бардак при уходе — лучший способ заработать.

Мы сидим с атаманом на скамейке. Мимо проносится тонированный джип с Георгием Победоносцем на стекле и громкой чеченской музыкой из открытого окна. Это сочетание здесь никого уже не удивляет. Местная молодежь хочет быть православной, как их героические предки, но и сильной, как современные нохчи. Искренняя любовь к России нынче не в цене: слишком заразителен пример Чечни, лояльность которой Москва оплачивает регулярно и щедро.