Российская империя вступила в XX век державой, где статус православного христианства как государственной религии был закреплен законодательно. Согласно переписи населения 1897 года, численность православных верующих составляла 87,3 млн. человек, или 69,5% населения. Святейший Синод Православной Церкви в отчете за 1902 год констатировал: «Православный русский народ, по природе глубоко верующий, рассматривает все явления жизни не только семейной и общественной, но и государственной не иначе как в свете веры». Но уже в 1916 году Синод в определении № 676 признал, что началось массовое отпадение от веры. А еще через год «народ, глубоко верующий», предаст свою Церковь и в массе своей с энтузиазмом воспримет коммунистическую идеологию, провозглашавшую религию «опиумом народа», «сердцем бессердечного мира», «духом бездушных порядков», «вздохом угнетенной твари». При этом если «страдальцев за веру были тысячи, то отступников – миллионы» (Русская Православная Церковь в советское время. М., 1995).
Философ Сергий Булгаков, осмысливая ход революционных событий 1917 года, резюмировал: «Как ни мало было оснований верить грезам о народе-богоносце, все же можно было ожидать, что Церковь за тысячелетнее свое существование сумеет себя связать с народной душой и стать для него нужной и дорогой. А ведь оказалось, что Церковь была устранена без борьбы, словно она не дорога и не нужна была народу, и это произошло в деревне даже легче, чем в городе… Русский народ вдруг оказался нехристианским». Весной 1917 года на Марсовом поле в Петрограде состоялись похороны «мучеников свободы», павших в революционные дни. Провожающих было около 900 тыс. «Великий национальный акт свершился без участия Церкви. Ни одного священника, ни одной иконы, ни одной молитвы, ни одного креста! Одна только песня: рабочая «Марсельеза»… Всего несколько дней тому назад эти тысячи крестьян, солдат, рабочих, которых я вижу проходящими теперь передо мной, не могли пройти мимо малейшей иконы на улице без того, чтобы не остановиться, не снять фуражки и не осенить груди широким крестным знаменем. А какой контраст сегодня?» – писал пораженный посол Франции Морис Палеолог.
В «Очерках русской смуты» генерал Антон Деникин замечал: «Голос пастырей с первых же дней революции замолк, и всякое участие их в жизни войск прекратилось. Мне невольно приходит на память один эпизод, весьма характерный для тогдашнего настроения военной среды. Один из полков 4-й стрелковой дивизии искусно, любовно, с большим старанием построил возле позиций походную церковь. Первые недели революции... Демагог-поручик решил, что его рота размещена скверно, а храм – это предрассудок. Поставил самовольно в нем роту, а в алтаре вырыл ровик для... Я не удивляюсь, что в полку нашелся негодяй-офицер, что начальство было терроризировано и молчало. Но почему 2–3 тысячи русских православных людей, воспитанных в мистических формах культа, равнодушно отнеслись к такому осквернению и поруганию святыни?» – задается вопросом генерал и… не находит ответа.
Как же могло так случиться, что глубоко религиозный народ в одночасье стал не только безразличным к религии или неверующим, но и в массе свой воинственно-атеистическим? Ведь подлинная вера не может быть так легко искоренена никакими политическими или социальными механизмами. Напротив, трудности социального бытия ее только укрепляют, рождая ощущение защищенности, укрепляя надежду на спасение и божественное воздаяние.
Метаморфозы одной дисциплины
Не последнюю роль в подспудной ментальной атеизации населения Российской империи играла система образования дореволюционной России. Она включала в качестве обязательного компонента религиозное образование в церковно-приходских школах, где училось простонародье, и в гимназиях, реальных училищах, кадетских корпусах, дававших образование практически исключительно детям из привилегированных сословий. Закон Божий являлся первым и главным предметом изучения в начальной школе и одним из значимых в средней школе. Религиозное образование в гимназиях и реальных училищах было возложено на священнослужителей или лиц, окончивших духовные семинарии, преподаванием в церковно-приходских школах могли заниматься и члены причта.
В обязанности законоучителя входило руководство домашней, школьной и церковной молитвой детей, внеклассным чтением ими Священного Писания и религиозных книг, регулярными исповедью и причащением, соблюдением церковных правил и благочестивых христианских обычаев и т.д. В состав Закона Божьего как школьного предмета в начальной школе входили катехизис, церковные молитвы, священная история, разъяснение богослужения. В средних учебных заведениях к этому добавлялась история христианской Церкви. Первый школьный учебник по этому предмету был составлен Феофаном Прокоповичем и содержал в себе помимо азбуки и текстов главных молитв краткий катехизис, излагавший основные догматы и заповеди Церкви, которые Духовный регламент предписывал изучать детям «всех званий».
Устав народных училищ 1786 года расширил структуру Закона Божьего как школьного предмета, внеся в него священную историю. В сенатском указе 1805 года вновь упоминается лишь о катехизисе, но с 1828 года в программу Закона Божия возвращается священная история.
Как отмечал известный российский историк Николай Барсов, в целом в преподавании Закона Божия в XVIII веке нравоучение явно преобладало над учением догматическим: догматы веры изучались лишь настолько, насколько это считалось нужным для нравоучительных выводов; изложение фактов священной истории приурочивалось к указанию на образцы нравственности. Этому принципу соответствовали малый и большой катехизисы митрополита Платона (Левшина), которые с 1766 года служили учебниками в низших и средних школах, и нравоучение было в них ключевым элементом. В 1819 году циркуляром Министерства народного просвещения в курс Закона Божьего были введены избранные места из Священного Писания.
На смену катехизисам митрополита Платона в 1823 году пришли катехизисы митрополита Филарета (Дроздова): «Начатки христианского учения» (краткая священная история и краткий катехизис) и «Пространный христианский катехизис». Оба сочинения до начала 80-х годов были единственными пособиями по катехизису. А в 1830-х годах помимо Закона Божьего как дополнение к нему в школьные программы был введен отдельный предмет «Христианское нравоучение», руководства к которому составили протоиереи Воскресенский, Мансветов, Кочетов, Малов и Бажанов.
Оригинальным методом преподавания Закона Божьего пользовался протоиерей Герасим Павский – законоучитель наследника цесаревича Александра Николаевича. Он изложен в записке на имя Василия Жуковского и в двух программах, где ключевой является мысль о соответствии преподавания определенным этапам развития ребенка. Жуковский всячески поддерживал позицию Павского, однако сколько-нибудь заметного влияния на принципы преподавания Закона Божьего в Российской империи она не оказала.
Причиной тому были разногласия между Павским и митрополитом Филаретом. Если изначально основное внимание уделялось нравственным аспектам за счет религиозно-философских, приоритет которым отдавался лишь во время правления Екатерины II, то в дальнейшем – в течение XIX века – победила церковно-догматическая линия. Та линия, где долг христианина трактовался исключительно как обязанности члена Православной Церкви, а изначальное нравоучение заменила православная церковность – изучение праздников, богослужений, то есть исключительно культово-обрядовой стороны православия. Катехизис митрополита Филарета оставался основным пособием, но был существенно упрощен протоиереем Иваном Рождественским. Другим учебником служило «Изложение символа веры» Андрея Муравьева. Учение о христианских обязанностях было исключено из школьной программы с 1851 года. В 1872 году были введены занятия по новозаветной истории и кратко по священной географии. В это время появились учебные пособия «Священная история Ветхого и Нового Завета» под руководством протопресвитера Михаила Богословского, «Уроки по православному катехизису» протоиерея Георгия Титова, «Изложение христианской православной веры» протоиерея Петра Смирнова, «Очерк учения христианской веры» протоиерея Ивана Заркевича и многие другие.
Учитель за ради Бога
Однако авторитет законоучителя к этому времени в силу победившей косности и догматизма в преподавании и низкого престижа духовенства как социального сословия был очень невысок. О низком престиже служителей государственного культа красноречиво свидетельствует, например, то, что в 1863 году студентам духовных семинарий разрешили поступать в университеты, и к 1875 году среди студентов университетов 46% были бывшими семинаристами (см. «НГР» от 16.02.11). Не случайно, например, известные революционные демократы второй половины XIX века Николай Чернышевский и Николай Добролюбов были выходцами из семей священников и в юности окончили духовные семинарии.
Литературовед и педагог Василий Десницкий (1878–1958) в брошюре «Церковь и школа» (1923) констатировал, что законоучитель «был в большинстве случаев фигуркой маленькой и ничтожной, не внушавшей к себе и своему предмету никакого уважения, часто подвергавшийся даже злым насмешкам. И отношение к Закону Божию как обязательному предмету школьного преподавания со стороны учащихся сплошь и рядом было отрицательным».
Неудовлетворительный уровень религиозного образования фиксировался представителями практически всех сословий Российской империи. В 1870-е годы великий князь Александр Михайлович Романов, будучи еще подростком, так описывает свои впечатления: «Мы остановились в Москве, чтобы поклониться чудотворной иконе Иверской Божией Матери и мощам кремлевских святых. <...> Иверская часовня, представлявшая собою старое маленькое здание, была переполнена народом. <...> Тяжелый запах бесчисленных свечей и громкий голос диакона, читавшего молитву, нарушил во мне молитвенное настроение, которое обычно навевает на посетителей чудотворная икона. Мне казалось невозможным, чтобы Господь Бог мог избрать подобную обстановку для откровения своим чадам святых чудес. Во всей службе не было ничего истинно христианского. Она скорее напоминала мрачное язычество. Боясь, что меня накажут, я притворился, что молюсь, но был уверен, что мой Бог, Бог золотых полей, дремучих лесов и журчащих водопадов, никогда не посетит Иверскую часовню.
Потом мы поехали в Кремль и поклонились мощам святых, почивавших в серебряных раках и окутанных в золотые и серебряные ткани. <...> Я не хочу кощунствовать и еще менее оскорблять чувства верующих православных. Я просто описываю этот эпизод, чтобы показать, какое ужасное впечатление оставил этот средневековый обряд в душе мальчика, искавшего в религии красоты и любви. Со дня моего первого посещения Первопрестольной и в течение последовавших сорока лет я по крайней мере несколько сот раз целовал мощи кремлевских святых. И каждый раз я не только не испытывал религиозного экстаза, но переживал глубочайшее нравственное страдание. Теперь, когда мне исполнилось шестьдесят пять лет, я глубоко убежден, что нельзя почитать Бога так».
В дореволюционной России Закон Божий являлся обязательным предметом не только в церковно-приходских школах, но и в гимназиях и реальных училищах. По свидетельствам бывших гимназистов, сам предмет и его преподавание оставляли исключительно негативные воспоминания. Будущий академик Крылов делился своими воспоминаниями о настоятеле собора в Севастополе отце Филарете – своем преподавателе Закона Божьего, который на все вопросы учеников отвечал довольно странно, но неизменно одинаково: «Стань до конца урока в угол на колени, учи, как напечатано, а кто еще будет спрашивать, тому уши надеру» (Е.Наумов. Неоправдавшиеся надежды// http://www.russkiymir.ru). Архимандрит Сергий (Савельев) писал: «Еще в реальном училище я и многие мои товарищи мучились от скуки на уроках Закона Божьего. Надо же умудриться так преподавать Закон Божий, закон Любви, что у учеников пропадало всякое желание его изучать. И если я, живя восемь месяцев в году вне семьи, среди чужих людей, все-таки сохранил веру, то этим я обязан прежде всего своим незабвенным родителям» (Е.Наумов. Неоправдавшиеся надежды // http://www.russkiymir.ru).
Воспитание, православие, народность
Обер-прокурор Синода Константин Победоносцев так оценивал религиозную ситуацию среди простого населения: «Наше духовенство мало и редко учит, оно служит в церкви и исполняет требы. Для людей неграмотных Библия не существует, остается служба церковная и несколько молитв, которые, передаваясь от родителей к детям, служат единственным соединительным звеном между отдельным лицом и Церковью. И еще оказывается в иных, глухих местностях, что народ не понимает решительно ничего ни в словах службы церковной, ни даже в «Отче наш», повторяемом нередко с пропусками или с прибавками, отнимающими всякий смысл у слов молитвы». Следовательно, обер-прокурор Синода признавал, что для подавляющего населения страны православие существовало только в обрядовой форме. Однако, несмотря на столь удручающую картину, Победоносцев свято верил в то, что «во всех этих невоспитанных умах воздвигнут… неизвестно кем алтарь Неведомому Богу».
Стремясь переломить наметившуюся тенденцию роста индифферентности в отношении населения к православию, правительство усиленно развивало сеть церковно-приходских школ, назначением которых было давать не столько образование, сколько религиозное воспитание. В 1880 году церковно-приходских школ было 4,4 тыс., а в 1893 году уже почти 30 тыс. (Отечественная Церковь по статистическим данным с 1840–1841 по 1890–1891. СПб.,1897). Однако губернский предводитель московского дворянства заявлял, что «священники в большинстве случаев посредством долбни преподают своим питомцам не веру, а что-то другое» («Церковно-общественный вестник», № 73).
Попытки усилить религиозность народа посредством преподавания Закона Божьего в учебных заведениях Российской империи потерпели крах, наоборот, результатом подобного преподавания стало равнодушие к религии, открытый атеизм, внецерковные религиозные искания образованной части общества. Этому способствовало идеологизирование Закона Божьего: детям и подросткам посредством этого предмета вместо привития религиозной веры внушалась православно-религиозная идеология. На III съезде Всероссийского союза учителей в 1906 году высказывалось мнение о том, что Закон Божий «не подготовляет учеников к жизни, а вытравляет критическое отношение к действительности, уничтожает личность, сеет безнадежность и отчаяние в своих силах, калечит нравственную природу детей, вызывает отвращение к учению. И гасит народное самосознание».
Самое время задаться вопросом – хотим ли мы, минуя столетие, вновь вернуться к обскурантизму и косности законоучительства, вводя, хотя и под другими названиями, исключительно конфессиональный предмет в светских школах вместо возможного изучения религий в культурологическом или историческом аспектах? Наверное, прав был классик немецкой философии Гегель, мысль которого впоследствии воспроизвел Карл Маркс, говоря о том, что история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй – в виде фарса…
Лариса Анатольевна Андреева - доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Института Африки РАН; Екатерина Сергеевна Элбакян - доктор философских наук, профессор Академии труда и социальных отношений (Москва).
