Лена Родина родилась и выросла в Казани, работала журналистом в журналах «Огонек» и Esquire в Москве, изучала современную испанскую культуру и кино в Малаге (Испания). Сейчас она живет в американском Чикаго, где преподает журналистику в вузе и пишет диссертацию о Северном Кавказе. В этом тексте она описала свои впечатления от первого визита в Дагестан, где она прожила один месяц лета.

В калейдоскопическом Дагестане все нужно познавать в сравнении. Мы занялись этим сразу, как приехали, и продолжали делать нон-стоп: сравнивали даргинский чуду (национальное блюдо: пирог с мясом и картошкой – ред.) с беркалом (национальное аварское блюдо, готовится в гунибском округе), вареный хинкал – с жареным, кизлярский коньяк с дербентским. В этом межнациональном соревновании всегда побеждала дружба: к трем утра тосты нежнели, к четырем становились философски-меланхоличными, к пяти слова были ни к чему. Утром выручали две таблетки ибупрофена и минералка «Рычал-Су». Мой русско-татарский организм, хоть и привык уже к спартанскому американскому режиму, в Дагестане воспрял, оценил, и проявил полную кооперацию. За что ему спасибо.

Город

К махачкалинской архитектуре подходит дурацкое слово «эклектика». В ней что-то есть и от муравейника, и от советского города-курорта, а иногда вдруг чувствуется Восток, Кавказ, даже Индия, особенно когда видишь задумчивую черноглазую корову с рыжими боками, жующую мусор возле светофора на окраине города. Здания напоминают приземистые деревья с обильными наростами чаги: сверху предприимчивые горожане пристраивают балконы, а к этим балконам какие-то дополнительные ответвления, крыши, каморки, пересечения и лесенки, внизу вывески магазинов лепятся друг над другом конструктором лего.

О Дагестане, как, в общем, и обо всем Северном Кавказе в зарубежной прессе говорят или ничего, или плохо. Когда моя коллега разговаривала по скайпу с мамой в Америке, мама очень переживала. «Дочка, почему ты вся в черном?» – спрашивала она, опасаясь, видимо, что суровые дагестанские мусульмане заставили ее дочь носить абайю, при том, что черная майка на ней была с декольте (абайя – традиционное длинное арабское черное платье – ред.). «Мам, я и дома хожу все время в черном,» – успокаивала ее коллега. Вдруг со двора слышался визг тормозов, традиционный бэкграунд к махачкалинским дорогам. «А это что такое? Что это было?» – мама в ужасе. И бесполезно ее убеждать, что тут такой стиль вождения, все скрипят тормозами, ездят по встречке, разгоняются до двухсот километров в час, чтобы в миг затормозить на светофоре, и никто не разбивается. По крайней мере, далеко не все.

На самом деле (как я рада, что могу наконец-то проветрить эту чудную советскую фразу от нафталина) Махачкала – город контрастов. На ее улицах можно увидеть и девушек в в хиджабах, и барышень в мини, и мужчин с бородами и без, с усами и без них. Брутальные дагестанские парни, через одного – борцы с пирамидальными торсами (основой вверх), расхаживают по улицам в узких футболках, нежных рубашечках в цветочек, огурчик, крапинку – такая тут нынче мода. А еще в моде все самые последние технологии, и народ ходит с шестыми айфонами, катается на подсвеченных электробордах по парку вдоль моря, ест «мягкое мороженое», запускает в небо какие-то невероятные сияющие гаджеты с моторчиками.

На рынке в Хасавюрте можно купить свежую копию любого мирового бренда: одеяло от дольче и габбаны, домашний халат от гуччи, наволочку от прады. Чаще всего эти вещи дарят на свадьбу, куда приглашают как минимум 1000 человек (а приходит, конечно, раза в два больше, да кто считает?). Как говорит мой махачкалинский друг: «Мировой кризис наступает из-за сезона дагестанских свадеб».

Село

В средней полосе России кафе и магазины часто носят имена женщин: ты завтракаешь в «Марии», покупаешь минералку в «Марине», за шторами идешь в «Кристину». Здесь же с вывесок гордо заявляют о себе дагестанские села, выходцами из которых являются хозяева заведений. А названия местных сел – это чудесная песня о неведомом, в которой гортанный птичий крик сочетается с шепотом по-французски: Тлярош, Унцукуль, Мачада, Эрпели, Согратль, Гуниб. Стихи о любви.

Эти села – не просто красивые названия. В них можно и нужно поехать, причем лучше всего на маршрутке. Все четыре часа езды по горному серпантину вас будет трясти и подбрасывать под саундтрек из нескончаемо бодрой лезгинки. Солнце растопит ваш нос и щеки, ребенок соседки по сиденью задремлет на ваших коленях, а на голову свалится блок сигарет или замороженная и начавшая таять (как и вы) курица. Но не испытав этого вы не сможете ощутить счастья от остановки в пути, на маленькой станции с парой придорожных магазинов.

Там все пассажиры, и вы за ними, купят классический дорожный набор: горячую, свежеиспеченную лепешку белого ноздристого хлеба, кусок соленого домашнего сыра, бутылку персикового сока. Вы съедите это на станции, отгоняя надоедливых ос, глубоко вдыхая горный уже воздух, жмурясь на солнце, и испытывая совершенно необъяснимое, бездумное, безусловное, дурацкое блаженство, какое бывает лишь в детстве. А потом, в конце пути, само село развернется перед вами картиной японского минималиста: тоненькие палочки красных крыш, иероглифы бело-серых каменистых домиков, и все это невообразимым образом крепится к гигантским изгибам гор. Вас примут, накормят чуду и хинкалом, хинкалом и чуду, напоят чаем и накормят горной вишней, и скажут вам, что вы – хорошие, и вы такими действительно станете. И долго еще после этой поездки местные жители будут передавать вам то привет, то баночку домашнего варенья или горного меда. А вы поймете, что когда-нибудь непременно сюда вернетесь.

Люди

Наш типичный день в Махачкале проходит, например, так.

Утром мы чинно завтракаем в кофейне, подающей кофе flatwhite, английские сэндвичи, мексиканский буррито, смусси и фрэши. На столиках есть кнопки, нажатием которых можно подзывать официантов. Правда, кнопки эти чаще всего не работают, они тут и правда лишние, бездушные знаки системы в мире личных симпатий. Официанты подойдут и так, наверное, скоро, а если и нет, то к чему спешить, раз можно не. Время по-дагестански расходится с официальным примерно на час-полтора, и это приучает не торопиться.

Затем мы отправляемся в гости к суфийскому шейху который, щедро разливая чай с чабрецом и угощая финиками из Медины, часа три рассказывает нам о джиннах. После чего достает из-под дивана большой белый бубен и демонстрирует, как исполнять зикр (исламская духовная практика – ред.). Все это немного напоминает класс зумбы для новичков – руки туда, ноги туда, подпрыгнуть, присесть. Вечером, покинув шейха с его бубном и финиками, мы свершаем совсем иные пляски – в баре-караоке, под кислое молдавское вино и мощное пение оперного певца. На следующий день шейх добавляет нас в друзья на фейсбуке. И пишет в личку: «Душа – вечна».

Один мой приятель, серфингист, ездит по миру в поиске идеальной волны, и иногда снимает короткие веселые фильмы про свои путешествия. Как-то он мне прислал эпизод, в котором спрашивает девушку-европейку: «Скажи, ну и как тебе путешествуется одной по Индии, КАК ЖЕНЩИНЕ?» Так вот, как мне путешествуется по Дагестану, как женщине? Этот вопрос многих волнует, ведь помимо того, что «на Кавказе опасно», там живут знойные мужчины, это все знают.

Расскажу. Конечно, это не Москва и даже не Россия, где мужские глаза часто подернуты пеленой всемирной тоски, а оттого смотрят уныло мимо. У мужчин на Кавказе глаза живые и горят, и они этим взглядом одаривают, не скупясь. Но тут и не Турция или, скажем, Куба, тебя не схватят за бок, не свистнут вслед, не станут навязчиво приставать, норовя урвать себе кусочек. Здесь мужчины с благородной щедростью могут собой поделиться. Хочешь – бери. А нет, так ничего страшного. И это касается не только мужчин. Тут все любят друг друга, а иногда ненавидят, иногда любят и ненавидят одновременно, или почти. Но редко равнодушны.

Здесь есть все и всё. И речь не только о форме одежды, современных девайсах или степени религиозности каждого жителя. Тут много действительно ужасного и страшного, и бесконечно крутого и красивого. Кубачинское серебро и груды мусора на улицах и во дворах. Благородство души, щедрость, гостеприимство – и дикая коррупция. Журналистов здесь читают и знают, но в них – стреляют. Составные части этой дагестанской смеси так же непредсказуемы, и, казалось бы, несовместимы, как ингредиенты в веничкиных коктейлях. И все-таки. И тем не менее. Возможно, благодаря, но, скорее всего, вопреки. Все это – части непостижимого, непознаваемого, ежесекундно раздираемого на части– единого целого. Дагестана. В чьем диком коктейле остался и кусочек моей души.