Официальный и неофициальный Ислам в Дагестане. Часть 5

Дагестанские салафиты и события августа-сентября 1999 года.

23 марта 1999 г. лидеры салафитских джамаатов Дагестана и Чечни объявили о начале джихада и обратились к молодежи Кавказа с призывом вступать в Исламскую армию Кавказа и прибыть в места расположения исламских вооруженных сил, имея при себе все необходимое для пребывания в полевых условиях. Активный сторонник джихада Магомед Тагаев в одном из интервью весной 1999 г. утверждал: "Мы освободим Дагестан любой ценой... И без всякого промедления, даже параллельно с освобождением Дагестана мы должны освободить Кавказ... Лето 1999 года должно быть началом решающих битв против империи". Действительно, весной-летом значительно возросло количество провокаций на чечено-дагестанской границе и нападений на российские подразделения, что свидетельствовало об интенсификации процесса боевой подготовки моджахедов.

На крайне радикальные позиции перешел и Багауддин, главной темой выступлений которого стало изгнание российской армии из Дагестана. Это еще раз подтверждает, что "внешний Джамаат" превратился в военно-политическую организацию, которая ставила своей целью захват власти: именно на пути к этой цели серьезнейшим препятствием было российское военное присутствие, тогда как распространению "чистого ислама" и введению шариата в том же Карамахи и других селах мешали отнюдь не российские солдаты, а дагестанские милиционеры.

Трудно однозначно ответить, в какой степени смена приоритетов в стратегии лидера "внешнего Джамаата" явилась результатом естественной эволюции его взглядов. Возможно, Басаев и Хаттаб действительно сумели убедить Багауддина в правильности своей стратегии освобождения Дагестана и Кавказа: люди, знающие Багауддина, характеризовали его как человека слишком прямолинейного, простого, доверчивого и открытого, чтобы быть хорошим политиком. Однако нельзя недооценивать и то обстоятельство, что перенос штаб-квартиры Джамаата на территорию Чечни и неослабевающая потребность в военно-политическом покровительстве чеченских полевых командиров в условиях затяжного конфликта с властями Дагестана вынуждали Багауддина и других лидеров Джамаата все больше согласовывать свою политику с радикальными силами в Чечне, для которых борьба против России всегда была безусловным приоритетом. Джамаат начал терять военно-политическую самостоятельность и способность действовать, исходя из учета дагестанских реалий.

Пребывание на территории Чечни оказывало радикализирующее воздействие и на рядовой состав "внешнего Джамаата". Многим дагестанским салафитам, бежавшим в Чечню, было нечего терять: их единственной целью стало вернуться в Дагестан с оружием в руках и свергнуть ненавистный "безбожный" режим. Многие салафиты рвались в бой действительно за "идею", а не за деньги, однако сама эта "идея" во многом формировалась в результате интенсивной индоктринации и психологической обработки, которой подвергались члены Джамаата, в том числе - в процессе обучения в военизированных лагерях Хаттаба. Переключение основного внимания с религиозного образования и воспитания на практическую военно-физическую подготовку к джихаду неизбежно вело к снижению "идейного качества" личного состава Джамаата. Кроме того, вряд ли Джамаат мог избежать участи всех военизированных протестных движений, к которым, как показывает мировой опыт, часто примыкают различные маргинальные и полукриминальные элементы, для которых война и нестабильность являются лучшими условиями, а радикальная риторика - лучшим прикрытием для личного обогащения или реализации своих амбиций.

Находясь в зависимости от чеченских полевых командиров и воинственных настроений своих подчиненных, лидеры "внешнего Джамаата" не могли (даже если бы захотели) остаться в стороне от предпринятого Басаевым и Хаттабом вторжения в Дагестан в августе-сентябре 1999 г. Наиболее радикальным элементам "внутреннего Джамаата" была отведена важная роль в политико-пропагандистской подготовке вторжения. Незадолго до вторжения, 11 июля, организованное при активном участии салафитов собрание "религиозного актива" ряда приграничных с Чечней районов Горного Дагестана совместно с Шурой алимов Дагестана обратились к правительству республики с открытым письмом, в котором заявили о намерении создать в Дагестане самостоятельную исламскую республику и "последовательно бороться до полного достижения этой цели". Одновременно с этим вооруженные салафиты в селе Эчеда Цумадинского района после очередного инцидента с милицией потребовали вывода милиционеров из этого и ряда других селений района. Кроме того, они выдвинули требования отдать Цумадинский район под исламское управление сроком на один год, утверждая, что смогут справиться с решением острых социально-экономических проблем района более эффективно, чем действующая администрация. По словам салафитов, в случае отказа властей они были готовы добиваться своей цели силой, а при необходимости - обратиться за помощью к "чеченским братьям". Эти шаги "внутренних" салафитов создали основу для приведение в действие основного плана КНИД, в соответствии с которым после захвата части Цумадинского и Ботлихского районов Исламская Шура Дагестана объявила о "восстановлении независимого исламского государства Дагестан", и, обратившись к КНИД, чеченскому государству и чеченскому народу за помощью в борьбе против "вековой российской оккупации", передала всю полноту власти в руки "Объединенного командования моджахедов" во главе с Басаевым.

Между тем, несмотря на активное участие рядовых салафитов-дагестанцев в военных действиях в Ботлихском районе, руководство Джамаата во главе с Багауддином осталось в стороне от процесса политического и пропагандистского обеспечения "джихада". От имени дагестанских исламистов выступали люди, не имеющие отношения к Джамаату, - премьер-министр образованного в середине августа правительства Исламского государства Дагестан Сиражуддин Рамазанов, министр информации Магомед Тагаев, заместитель амира КНИД Адалло Алиев. Сам же Багауддин уже через несколько дней после начала вторжения практически исчез из поля зрения СМИ. Возможно, подобное распределение ролей было обусловлено политическими предпочтениями реальных руководителей операции - Басаева и Хаттаба, однако скорее всего Багауддин просто почувствовал, насколько негативно подавляющее большинство дагестанцев восприняло вторжение боевиков, и избрал единственно возможную в его положении тактику, чтобы дистанцироваться от этой авантюры.

Тем не менее, вторжение в Ботлих имело тяжелые и драматические последствия для Джамаата. В глазах всего общества салафиты предстали пособниками иностранной агрессии, что спровоцировало многочисленные антисалафитские выступления в различных районах республики. Вооруженные отряды народного ополчения, сформированные по решению правительства Дагестана в первые дни агрессии, приняли активное участие в преследовании салафитов. 12 августа в г.Губдене толпа народа при поддержке ополченцев захватила салафитское медресе, пригрозив местным салафитам физической расправой в случае поддержки ими боевиков Басаева. Ополченцы взяли под свой контроль и другой центр активности салафитов - село Кудали. В этой антисалафитской кампании искреннее возмущение рядовых граждан, у которых накопилось немало обид на салафитов, смешивалось со стремлением воинствующих тарикатистов и местных криминальных группировок воспользоваться удобным моментом, чтобы свести счеты со своими давними противниками.

Между тем, реакция "внутреннего" Джамаата на события в Ботлихе была по меньшей мере неоднозначной. Несомненно, многие салафиты с большим воодушевлением воспринимали сообщения о первых успехах боевиков, сумевших занять несколько сел, и о потерях федеральных войск и местной милиции. Некоторые радикалы, особенно в Губдене и Кадарской зоне, были вполне готовы начать партизанскую войну в тылу, и удержало их, вероятно, лишь резко отрицательное отношение общественного мнения к вторгшимся боевикам и решительные действия армии, быстро перехватившей инициативу в районе боевых действий. Группы добровольцев из этих районов присоединились к боевикам, сражавшимся в Ботлихском районе. Однако подавляющее большинство салафитских общин внутри республики ни словом, ни делом не поддержали вторжение. Более того, в с.Кироваул 20 августа состоялся общий сход жителей, на котором местные салафиты вместе с тарикатистами открыто осудили агрессию. Нейтралитет значительной части "внутренних" салафитов был продиктован не только инстинктом самосохранения, но и действительным несогласием с методами Басаева и Хаттаба.

Однако получившая новый импульс тенденция размежевания умеренного и экстремистского течений в Джамаате была фактически заблокирована действиями правительства, избравшего политику тотальных репрессий против салафитов. Власти активно поддерживали антисалафитские инициативы "снизу". Правоохранительные органы вместе с ополченцами принимали участие в мероприятиях по задержанию активистов салафитских джамаатов, обысках их домов и мечетей, изъятии религиозной литературы. В Кизилюрте 19 августа милиция силой выдворила салафитов из их мечети, которая была передана под контроль ДУМД. В с.Кудали была уничтожена уникальная коллекция исламской литературы, принадлежавшая покойному Ахмад-кади Ахтаеву. 16 сентября Народное собрание приняло закон "О запрете деятельности религиозных экстремистских организаций на территории Республики Дагестан", который фактически любого приверженца салафизма приравнивал к экстремисту. Тенденциозность этого закона была настолько очевидна, что даже достаточно официозный российский журнал "Мусульмане" в редакционном комментарии задавался вопросом: "каковы юридические критерии и правовое содержание понятий "ваххабизм" и "ваххабитская деятельность", не возродит ли реализация этого закона печальную практику прошлого, когда мусульмане подвергались преследованию даже за хранение арабских книг и рукописей?"

Наиболее жестокие репрессии обрушились на Карамахи и соседние с ним села Кадарской зоны. Несмотря на заявления представителей местных джамаатов о том, что, не отказываясь от идеи построения исламского государства в Дагестане, они тем не менее выступают против его установления силовым путем, 28 августа подразделения федеральных войск начали штурм Кадарской зоны и через две недели кровопролитных боев взяли ее под свой контроль. Решение властей не останавливать набравшую обороты военную машину, а, едва очистив от боевиков Ботлих, направить ее на ликвидацию "независимой исламской территории" Кадарского анклава, выглядело вполне логичным шагом с военно-стратегической точки зрения. Плохую услугу карамахинским салафитам оказал и пропагандистский аппарат КНИД, обеспечивавший информационное прикрытие вторжения боевиков в Дагестан. Размещаемые на созданном М.Удуговым интернетовском сайте сообщения о прибытии, например, в Цумадинский район "нескольких групп исламских бойцов из сел Буйнакского района" послужили лишним аргументом в пользу силового решения проблемы Кадарского анклава. В итоге власти даже не попытались найти политическое решение, предъявив карамахинским салафитам ультиматум о немедленном разоружении. Совершенно очевидно, что в условиях массовой раздачи оружия отрядам народного ополчения, в которых было немало ярых противников салафитов, безоружный джамаат Карамахи не избежал бы участи других салафитских групп, к тому времени уже подвергшихся преследованиям со стороны властей, ополченцев и криминальных структур.

Продолжать "не замечать" проблему Карамахи правительство также не могло: существование подобного неконтролируемого анклава, к тому же начиненного оружием и ведущего откровенно антиправительственную пропаганду, ни одно государство не могло долго терпеть без ущерба для своей безопасности и своего авторитета. Однако возможным ключом к решению этой проблемы могло бы стать, например, предложение правительства признать за карамахинскими салафитами право сохранить оружие, придав им статус одного из многочисленных отрядов самообороны, появившихся в республике в августе 1999 г., при условии допущения на территорию анклава подразделений милиции и организации совместного патрулирования. Такой вариант, невозможный до начала войны, мог быть принят салафитами в новых, невыгодных для них условиях, тем более, что он позволял как им, так и правительству, сохранить лицо.

В долгосрочном плане операция по восстановлению контроля над Кадарской зоной, сопровождавшаяся жертвами среди мирного населения и значительным разрушением сел, может оказаться контрпродуктивной. Правительство упустило возможность мирного урегулирования отношений с "внутренним Джамаатом", которое позволило бы ограничить развитие в нем радикальных тенденции. После разрушения Карамахи, которое выглядело как акт неспровоцированной агрессии, отношение салафитов к властям будет во многом определяться уже не только идеологическими соображениям, но и принципом кровной мести, что грозит дальнейшим ростом экстремизма, причем слабо контролируемого даже лидерами движения. Большинство карамахинских боевиков сумели скрыться и, без сомнения, рано или поздно возобновят свою борьбу против режима. Вообще, как показывает мировой опыт, "слепыми" репрессиями и акциями устрашения практически нигде не удавалось покончить с исламистским экстремизмом.

Более перспективным представляется сочетание жестких мер по пресечению антигосударственных и противоправных действий исламских радикалов с признанием права салафитской идеологии на существование, а также попытками найти взаимопонимание с салафитами в том, что касается использования потенциала ислама для решения социальных проблем общества. Предлагая дифференцированный подход к салафизму, российский эксперт А.Умнов совершенно справедливо отмечал: "Одно дело, когда стремление дагестанцев установить в селах исламские порядки используется в экспансионистских целях "гостями" из Чечни, и другое - когда это делается ради борьбы не с Россией, а с преступностью и коррупцией. Попытки же насильственно ликвидировать вторую тенденцию волей-неволей усиливают первую". Проблема, однако, заключается в том, что предпосылками реализации такого дифференцированного подхода являются, с одной стороны, искреннее желание и решимость правительства начать настоящую борьбу с коррупцией и беззаконием, глубоко поразившими власть и общество, а с другой стороны, готовность Джамаата дистанцироваться от чеченских и иных зарубежных экстремистов, толкающих его на путь конфронтации не только с Россией и дагестанским руководством, но и интересами подавляющей части дагестанского общества. До сих пор обе эти предпосылки практически отсутствуют, что затрудняет достижение устойчивой стабилизации обстановки в республике.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Факторы социально-экономического, идейно-духовного и политического кризиса постсоветского Дагестана в 1990-х гг. способствовали подъему как традиционного, суфийского (тарикатского) ислама, так и салафизма. При этом расстановка сил в исламском лагере существенно изменилась. Представители прежде неофициального суфийского ислама - шейхи и их мюриды - взяли под свой контроль Духовное управление и стремительно расширяющуюся систему религиозного образования, фактически придав тарикатизму статус официальной исламской идеологии. Новый официальный ислам оказался продолжением, вершиной "айсберга" тарикатского ислама, а роль неофициального, преследуемого ислама перешла к салафизму.

Изначально существовавшая разобщенность традиционного ислама усилилась. Этому способствовали как борьба между различными фракциями традиционного духовенства за контроль над ДУМД с его финансовыми и политическими ресурсами, так и общая тенденции этнической дифференциации дагестанского общества. В этих условиях интегрированность тарикатского ислама в традиционную этноклановую структуру общества и политики не могла не привести к возникновению альянсов между представителями духовенства и соответствующими этнополитическими группировками правящей элиты, ведущими борьбу за перераспределение власти и собственности. Вместе с тем, внутреннее структурирование традиционного духовенства, т.е. формирование коалиций между различными отделениями суфийских братств, происходило не столько по этническому, сколько по религиозно-корпоративному принципу (преемственность духовной традиции, наличие или отсутствие единой цепочки передачи религиозно-мистического знания). Таким образом, этническая структура основных группировок традиционного духовенства практически совпадает с конфигурацией ведущих групп политической элиты, которые, при доминировании одного этноса, все же не являются моноэтническими образованиями.

Поскольку в руководстве ДУМД прочно утвердилась одна из тарикатских группировок, лидером которой является аварский шейх Саид-Афанди Чиркейский, другие фракции традиционного духовенства (в основном - даргинцы и кумыки, а также часть аварцев) фактически не признают авторитет и легитимность нынешнего муфтията. Несмотря на все усилия и неоспоримые достижения в деле религиозной пропаганды, воспитания и укрепления институциональной базы ислама, ДУМД не сумело пока стать общенациональным интегрирующим центром традиционного ислама.

Традиционному духовенству не удалось пока существенно поднять уровень религиозного образования и в полной мере восстановить традицию "высокого", интеллектуального ислама. Пока что уровень профессиональной подготовки многих представителей традиционного духовенства не соответствует запросам современного дагестанского общества. При всем влиянии шейхов, алимов и имамов на локальном уровне, особенно в сельской местности, они пока не выдвинули из своей среды духовных и политических лидеров общенационального масштаба, которых поддерживали бы широкие слои населения, а не только их односельчане или мюриды.

Официальное духовенство предлагает достаточно масштабную программу исламизации, предполагающую фактический отказ от принципа светского государства. Вместе с тем, ДУМД ориентируется прежде всего на построение исламского общества, а не изменение политической системы. Официальное духовенство можно рассматривать как группу давления, отстаивающую свои корпоративные интересы.

Официальное духовенство постепенно превратилось в субъект внутриполитической борьбы и один из центров силы, причем, в последние годы, - достаточно оппозиционный по отношению к правительству. Муфтият критиковал слишком нерешительные, по его мнению, действия власти по борьбе с салафизмом, а также слишком медленные темпы исламизации общественной жизни. Кроме того, позиция ДУМД во многом отражала недовольство аварских элит сохранением и укреплением политического доминирования даргинских кланов. При этом, однако, тарикатизм настолько прочно интегрирован в этноклановую структуру общества, что может выступать лишь в роли системной оппозиции - т.е. силы, способной поддерживать одну этнопартию против другой, но не несущей угрозы самой политической системе Дагестана, базирующейся на балансе интересов этих этнопартий. Кроме того, основой стратегического союза между официальным духовенством и правящим режимом остается "ваххабитская угроза". Все это, однако, не исключает, что в случае дальнейшего углубления политического кризиса и соперничества внутри правящей элиты политическая самостоятельность и возможности официального духовенства могут возрастать, усиливая вектор исламизации общества и государства.

Откровенно антисистемной оппозицией является салафитское движение. Салафизм представляет собой сложное явление, сочетающее в себе потенциал религиозного реформаторства, социального протеста и геополитической переориентации Дагестана.

Салафизм выступает как реальная религиозно-социальная альтернатива для людей, теряющих жизненные ориентиры в условиях постсоветской социально-экономической деформации общества и разрушения традиционной системы ценностей. Росту популярности салафизма способствуют как особенности его доктрины, привлекательной для религиозной, но, вместе с тем, современно мыслящей и социально активной молодежи, так и неспособность власти и традиционного духовенства реально противодействовать распространению в обществе преступности, коррупции и моральных пороков. Этносоциальный состав салафитского Джамаата демонстрирует достаточную эффективность салафитской идеологии как средства преодоления этнических, общинных и клановых барьеров и консолидации на новой, идеологической основе.

Вместе с тем, жесткий характер социальных и религиозно-этических требований салафизма, неприемлемых для большинства населения, а также нетерпимость к национальным религиозно-культурным традициям создают очевидные препятствия его широкому распространению. Если тарикатский ислам важное место отводит дагестанской идентичности, то салафизм отрицает всякие локальные особенности ислама и выступает как наднациональная идеология. При этом ориентация салафитов на зарубежный ислам и их связи с экстремистскими силами в Чечне и других мусульманских странах формируют в обществе представление о салафизме как о едва ли не антинациональной и антипатриотической идеологии.

Салафитское движение в Дагестане не отличалось идейно-политической монолитностью. С середины 1990-х гг. усилилась радикализация и милитаризация Джамаата: вместо борьбы против тарикатистов на первый план вышел джихад против правящего режима. Среди главных причин этой трансформации следует выделить репрессивную политику властей и влияние чеченских экстремистов. Тем не менее, дифференциация Джамаата сохранялась. Фактически можно было говорить о безусловно радикальном "внешнем Джамаате" и более неоднозначном "внутреннем Джамаате", часть которого в политических вопросах тяготела к экстремизму, а другая, более умеренная часть, была настроена на диалог с властями. Тем не менее, проблема финансовой, идеологической и геостратегической зависимости Джамаата от внешних сил являлась серьезным препятствием для его интеграции в нормальный политический процесс. Не менее серьезным препятствием была и политика правящего режима, который, видя в политическом исламе единственный серьезный вызов своей власти, пытался бороться с ним исключительно силовыми и запретительными методами, что, в свою очередь, лишь стимулировало радикализм Джамаата.

Тотально-репрессивная политика правительства неоправданна еще и потому, что шансы салафитов прийти к власти, и уж тем более - удержать ее, на самом деле представляются незначительными. Политический идеал салафизма - жесткая авторитарная власть - может быть реализован лишь в пределах небольших моноэтнических общностей (например, отдельного аула или группы селений). В масштабах же всего Дагестана с его сложным балансом этнополитических интересов салафизм не сможет получить сколь-либо широкого распространения, не претерпев существенную трансформацию в направлении умеренного исламизма, учитывающего этнокультурный и религиозный плюрализм дагестанского общества.

Хотя салафизм обречен оставаться идеологией меньшинства, это меньшинство может и будет оказывать существенное влияние на социально-политическое развитие Дагестана. Решительные действия государства по пресечению экстремистских действий салафитов и нейтрализации чеченского фактора совершенно необходимы, однако, реагируя на салафизм только как на угрозу общественной безопасности, власти упускают из вида другой аспект этой проблемы, требующий не столько силового, полицейского, сколько социального и политического решения. Феномен подъема салафизма можно рассматривать как наиболее концентрированное выражение нарастающего общественного протеста против распространения коррупции, беззакония и неспособности официальной власти решать острейшие социально-экономические проблемы, и как попытку перейти, хотя бы весьма избирательно, частично и локально, к использованию ислама как важного элемента традиционной системы социальной и духовной саморегуляции общества. Сегодня основной вектор исламизации направлен не столько против государственной власти как таковой, сколько на восполнение вакуума, вызванного эрозией этой власти. Ислам в Дагестане слишком фрагментирован, чтобы составить реальную политическую угрозу власти, однако социальный вызов ислама уже сегодня очевиден.

Учитывая это, вряд ли продуктивно делать акцент на чисто силовых мерах и попытках играть на противоречиях между салафитами и традиционалистами с целью не допустить появления единой исламской оппозиции. Последовательно подтверждая светский характер государства, руководители республики и федеральных структур должны, вместе с тем, дифференцированно подходить к процессу исламизации на общественном уровне, причем такой подход должен распространяться и на салафитские движения. Основной же ответ на вызов религиозного экстремизма в Дагестане лежит в сфере проведения политических реформ, развития местного самоуправления, борьбы с коррупцией, укрепления правопорядка, стабилизации экономики, решения острых социальных проблем, совершенствования системы религиозного образования, развития гражданских инициатив и гражданского воспитания, а также корректировки отношений между Дагестаном и федеральным Центром.

часть 1   часть 2   часть 3   часть 4

Источник материала