Библиотека
Официальный и неофициальный Ислам в Дагестане. Часть 3
Конфликт между салафитами и тарикатистами.
Уже к середине в 1990-х гг. конфликт между салафитами и тарикатистами превратился в неотъемлемую черту религиозной жизни Дагестана. Это противостояние принимало различные формы, начиная с пропагандистской войны и взаимных обвинений в отходе от ислама, и заканчивая открытыми междоусобными столкновениями в Махачкале, Кизилюрте, многих селах Буйнакского, Кизилюртовского, Хасавюртовского, Цумадинского и ряда других районов республики. В основе этих конфликтов лежала взаимная идеологическая нетерпимость и претензия на монопольное обладание истиной в высшей инстанции. Вместе с тем, сколь бы важной ни была религиозно-идеологическая подоплека противостояния между салафитами и тарикатистами, его объяснение следует искать также в области политических и социальных факторов. Так, различия в идеологии не мешали политическому единству исламской оппозиции в 1989 г., когда салафиты и тарикатисты вместе боролись против руководства ДУМСК и добивались либерализации религиозной жизни. Разногласия между ними наметились после отставки М.Геккиева, когда начался процесс передела власти в религиозной администрации. Следует также иметь в виду, что открытые серьезные столкновения между салафитами и тарикатистами начались лишь в 1994 г., что позволяет связать эти события с окончательным утверждением в руководстве ДУМД сторонников шейха Саид-Афанди. Судя по всему, инициатором нового этапа эскалации конфликта стала именно группировка Саид-Афанди, стремившаяся разыграть "ваххабитскую карту" для укрепления собственных политических позиций и оказания давления на правительство.
Представители ДУМД обвиняли салафитов в агрессивном навязывании своих взглядов, стремлении разрушить традиционную мораль и нравственность. Распространялась информация о наличии у салафитских джамаатов большого количества оружия. Тарикатисты не уставали называть салафизм "долларовым исламом", который искусственно насаждается внешними силами, враждебными не только традиционному исламу, но и национальным интересам дагестанского народа. Летом 1994 г. ДУМД развернуло активную борьбу против возобновления деятельности салафитского медресе "Хикма" (Мудрость) в Кизилюрте, а в октябре того же года тарикатисты предприняли попытку ликвидировать про-салафитский Совет алимов и сместить имама-салафита в с. Карамахи. Особенно острые конфликты возникали из-за контроля над мечетями, поскольку в большинстве из них молиться совместно тарикатисты и салафиты уже не могли. Обе стороны вели себя в этих конфликтах достаточно воинственно, однако более наступательный характер носили действия тарикатистов. В августе 1995 г. в с. Верхнее Миатли в результате массовой драки между приехавшими из Кизилюрта тарикатистами и сторонниками местного имама-салафита один человек погиб и один был ранен. В марте 1996 г. тарикатисты разрушили салафитскую мечеть в с. Кванада Цумадинского района, а в ноябре в Махачкале тарикатисты отняли у салафитов только что построенную ими на саудовские деньги мечеть в районе Сепараторного завода. Попытка провести прямой диалог между ДУМД и салафитами на организованной в Махачкале в мае 1997 г. совместной пресс-конференции не только не разрядила ситуацию, но и, напротив, лишь усилила раздражение официального духовенства, недовольного тем, что салафиты получили возможность публично изложить свои взгляды.
Мощная "антиваххабитская" кампания про-суфийского ДУМД и, особенно, стремление подключить к ней мафиозные элементы и органы власти, в том числе ФСБ, не могли не вызвать настороженно-враждебной реакции Джамаата. Причем эта изначально эмоциональная реакция быстро приобретала идеологическое измерение, укрепляя взгляд на суфизм как на враждебную исламу доктрину. Хотя Багауддин и другие лидеры Джамаата категорически отвергали обвинения в том, что салафиты считают тарикатистов кафирами, стихийные проявления такфира среди членов Джамаата все же встречались. Идейная борьба против тарикатского ислама (наряду с религиозным воспитанием своих членов) заняла центральное место в деятельности Исламского Джамаата. Своей радикальной риторикой и демонстративным пренебрежением ко многим традиционным социальным нормам, освященным тарикатским исламом, салафиты существенно облегчили ДУМД и официальной пропаганде задачу создания в их лице образа агрессивного и опасного "врага общества". С критикой увлечения борьбой против суфизма выступал Ахмад-кади Ахтаев, который считал, что этим Джамаат совершает большую ошибку, фактически противопоставляя себя народу и создавая совершенно ненужные конфликты по второстепенным вопросам.
В отношении тарикатистов к салафитам также имелись определенные нюансы. В отличие от непримиримой позиции сторонников шейха Саид-Афанди, некоторые другие шейхи, даже по признанию самих салафитов, были настроены к ним менее агрессивно. В частности, шейх Мухаммад-Мухтар выражал несогласие с мнением некоторых руководителей ДУМД, считающих салафитов кафирами на том основании, что они обвиняют в куфре других мусульман, и расценивал поведение салафитов не как признак "неверия", а лишь как "тяжкий грех". Мухаммад-Мухтар оказался практически единственным шейхом, согласившимся встретиться и провести богословские дискуссии с салафитскими лидерами. Послание с опровержением постулатов салафизма, которое Мухаммад-Мухтар направил в апреле 1995 г. иорданскому проповеднику Мухаммаду Али, преподававшему ислам в Карамахи, было выдержано в предельно уважительном тоне к своему идейному оппоненту.
Вести диалог с салафитами пытались также независимые даргинские алимы, которые, подобно Мухаммад-Мухтару, были для салафитов более приемлемыми собеседниками, чем сторонники шейха Саид-Афанди. В июле-августе 1998 г. группа даргинских алимов и имамов во главе с Абдуллой Алигаджиевым посетила Карамахи, взяв на себя посредническую миссию в урегулировании конфликта, возникшего в связи с провозглашением этого села "независимой исламской территорией". Возможно, именно то обстоятельство, что в своем подавляющем большинстве даргинские алимы и шейхи находилось в оппозиции к ДУМД и не были столь непримиримы к салафитам, как сторонники Саид-Афанди, помогает понять, почему вышеупомянутые социологические опросы фиксируют у даргинцев в целом более позитивное, чем у аварцев, отношение к салафитам.
Совершенно уникальная ситуация во взаимоотношениях салафитов и тарикатистов сложилась в с. Кироваул Кизилюртовского района. В мае 1998 г., устав от разгула преступности и откровенного бездействия правоохранительных органов, жители села на общем сходе приняли решение создать "шариатскую дружину" для борьбы с наркоманией, пьянством, воровством и проституцией. В состав дружины численностью около 50 человек вошли на паритетной основе и салафиты, и тарикатисты. Также на паритетной основе была сформирована шариатская комиссия из 6 наиболее авторитетных знатоков шариата, которая определяла характер наказаний для виновных. Начало деятельности этих шариатских структур позволило резко снизить количество краж скота и личного имущества, а также улучшить моральную атмосферу в селе. Опыт Кироваула, несмотря на его локальный характер, представляет значительный интерес. Во-первых, он показывает, что при условии невмешательства внешних сил мирное сосуществование салафитов и тарикатистов и даже их конструктивное сотрудничество на локальном уровне в решении социальных проблем вполне возможно. Во-вторых, речь идет о том, что, хотя в самом Кировауле союз салафитов и тарикатистов не носил политического характера и не был направлен против власти, дальнейшее обострение социальных проблем на фоне недееспособности властных структур может создать основу для появления объединенной исламской оппозиции.
Одним из проявлений подобной тенденции стало проведение по инициативе "Аль-Исламийи" в сентябре 1998 г. в с.Кудали Конгресса мусульман Дагестана, в котором приняли участие как представители умеренных салафитских джамаатов, так и тарикатисты (всего 585 делегатов, в том числе 30 алимов). Основные резолюции Конгресса касались проблем недопущения вражды и конфликтов между различными течениями ислама, укрепления религиозно-правовой базы исламского движения путем создания совета алимов и эволюционного введения норм шариата в жизнь общества. Кроме того, весной 1998 г. была сформирована Исламская Шура Дагестана, в которую вошли представители салафитов и несколько алимов и имамов Нагорного Дагестана, относящиеся к традиционалистам. Первоначально в Шуру вошли представители Махачкалы, Хасавюрта, Кизилюрта и Буйнакска, а также восьми районов - приблизительно 30 человек. По некоторым данным, в 1999 г. Шура пополнилась за счет новых представителей традиционного ислама и стала насчитывать примерно 40 человек из 15 районов (Ахвахский, Ботлихский, Цумадинский, Буйнакский, Унцукульский, Новолакский, Карабудахкентский, Хунзахский и др.)
Подобное сближение стало возможным не только из-за растущего недовольства части представителей традиционного духовенства политикой правящего светского режима и их стремления к идеологическому примирению с салафитами, но и, прежде всего, благодаря существенному изменению вектора активности самого Исламского Джамаата. Постепенно, примерно с середины с 1997 г., главным противником салафитов становится уже не тарикатский ислам, а власти Дагестана, главной задачей - не очищение религии и реформирование общества, а мобилизация людских, финансовых, пропагандистских и военных ресурсов на борьбу против правящего режима. В начале 1998 г. лидеры Джамаата объявили о начале джихада против дагестанского режима. Апогеем этого нового этапа деятельности Джамаата стало участие некоторых его сторонников в боевых операциях под командованием Ш.Басаева и Хаттаба на территории Цумадинского, Ботлихского и Новолакского районов Дагестана в августе-сентябре 1999 г.
КОНФЛИКТ МЕЖДУ САЛАФИТАМИ И ВЛАСТЬЮ:
ФАКТОРЫ РАДИКАЛИЗАЦИИ ДЖАМААТА
До 1997 г. Исламский Джамаат в основном ограничивался лишь словесной критикой правящего режима, на деле не предпринимая против него никаких серьезных наступательных действий. Багауддин и другие лидеры Джамаата подчеркивали, что их конечная цель - создание в Дагестане исламского государства - недостижима в ближайшем будущем, поскольку к этому не готово ни дагестанское общество, ни сам Джамаат - в частности, из-за отсутствия квалифицированных управленческих кадров. Критикуя поспешность шагов правительства Чечни по исламизации республики, активисты Джамаата отмечали, что "так быстро можно построить только тоталитарное исламское государство". Ближайший период рассматривался ими как период даавы (исламского призыва), распространения исламских ценностей в обществе, а не период джихада. Джамаат несколько раз предпринимал попытки легализовать свою деятельность: в декабре 1991 г. было официально зарегистрировано салафитское медресе "Хикма" в Кизилюрте, а в 1996 г. - салафитский Исламский центр "Кавказ" с филиалами в Махачкале (февраль 1996) и Кизилюрте (сентябрь 1996).
Что обусловило переход Джамаата уже с 1998 г. к активной борьбе против дагестанского режима? Здесь возможны три версии. Первая основана на идеологическом детерминизме, согласно которому переход к вооруженной борьбе вытекает непосредственно из идейных установок - не ислама, а именно салафизма как разновидности радикальной исламистской идеологии. Вторая версия рассматривает радикализацию как ответ на репрессии властей (этой версии придерживаются сами сторонники Джамаата). Третья версия объясняет радикализацию Джамаата растущим влиянием на него экстремистских сил Чечни. Эти три версии не противоречат, а, напротив, скорее дополняют друг друга и позволяют более объективно оценить сложный и неоднозначный процесс радикализации салафитского движения.
Радикализация как императив идеологии
С точки зрения "идеологического детерминизма", политическая радикализация выглядит как закономерный этап внутреннего развития Джамаата, декларирующего строгое следование стратегии Пророка Мухаммада в деле борьбы с неверными: "существует только один путь - путь Посланника Аллаха,... все этапы которого надо рассматривать как руководство и мудрость от Аллаха". Поскольку Пророк Мухаммад после периода даавы, проповеди "истинной веры", и укрепления общины правоверных, совершивших вместе с ним хиджру (переселение) из Мекки в Медину, развернул вооруженную борьбу против язычников вплоть до установления власти ислама, логично предположить, что начало джихада против дагестанского режима было для Джамаата лишь вопросом времени, а также степени морально-идеологической и материально-технической готовности к ведению войны. Кроме того, идея такфира изначально ориентирует ее приверженцев на неизбежность вооруженного столкновения с окружающим "неверным обществом" - либо в рамках самообороны, либо с целью устранения препятствий для распространения "истинного ислама". Здесь действует простая логика: если столкновение неизбежно, то, чтобы избежать участи жертвы, лучше нанести упреждающий удар, когда для этого будет достаточно сил. Сторонником идеи о наличии внутренних, эндогенных факторов, радикализирующих ислам, является, в частности, российский ученый А.Игнатенко, который считает, что деятельность салафитских группировок "задана (выделение автора - Д.М.) программными идеологическими установками, облеченными в религиозную (вероучительную и шариатскую) форму, и осуществляется в соответствии с ними".
Однако, даже если признать определенную идеологическую "запрограммированность" перехода к вооруженному насилию, реальную степень и темпы радикализации Джамаата невозможно понять без обращения к конкретному политическому контексту его деятельности.
Радикализация как ответ на преследования властей
До 1997 г. власти практически не использовали силовые меры против Джамаата, проводя политику, которую можно условно назвать "мягким сдерживанием" салафизма. На отношение дагестанских властей к салафитам влияли следующие факторы:
1. Салафизм воспринимался как угроза безопасности и стабильности Дагестана, способная превратить республику во второй Таджикистан или Афганистан. На этих опасениях успешно играло ДУМД и протарикатистское лобби, подталкивая власти на жесткие (причем далеко не всегда оправданные) меры в отношении салафитов.
2. Угроза исламского фундаментализма могла быть использована и использовалась правящим режимом, во-первых, как способ отвлечь общество от реальных социально-экономических и политических проблем (преступность, коррупция, бедность, правовая незащищенность граждан и т.п.), и во-вторых, как повод требовать у федерального центра усиления политической и финансовой поддержки во имя сохранения стабильности и пророссийской ориентации Дагестана.
3. Наконец, салафизм являлся естественным противовесом влиянию официального духовенства, отношения с которым у правительства не всегда складывались гладко. При определенных обстоятельствах салафизм вполне мог быть использован как инструмент давления на ДУМД.
Поскольку безусловно доминирующим всегда оставалось восприятие исламского фундаментализма как стратегической угрозы, власти Дагестана предпринимали определенные меры для ограничения деятельности салафитов. Так, в сентябре 1993 г. салафитское медресе "Хикма" было закрыто по причине якобы допущенных нарушений закона при его регистрации; в Кизилюрте местные власти ответили отказом на просьбу салафитов разрешить им создать приют для детей-сирот; правоохранительные органы периодически высылали из Дагестана иностранных салафитских проповедников; лидеры Джамаата не допускались к средствам массовой информации, которые формировали у населения крайне негативный образ "ваххабитов"; после начала войны в Чечне милиция начала с особым пристрастием относиться к "бородатым", в мечетях и домах салафитов периодически устраивались обыски на предмет наличия оружия; в 1995-96 гг. заметно активизировался процесс выработки правовой базы для борьбы с религиозным экстремизмом, важным этапом которого стало принятие 27 февраля 1997 г. проекта новой редакции Закона о свободе совести и религиозных организациях.
Вместе с тем, в Махачкале, Кизилюрте, многих селениях открыто действовали салафитские мечети; официальную регистрацию получил Исламский центр "Кавказ"; власти фактически сквозь пальцы смотрели на распространение в Дагестане салафитской литературы и деятельность международных исламских благотворительных организаций, которые оказывали Джамаату финансовую поддержку; салафиты имели возможность выезжать за границу для учебы и поддерживать контакты со своими единомышленниками за рубежом.
Процесс роста взаимного недоверия и эскалации конфликта между властями и Джамаатом получил мощное ускорение в результате событий 12-14 мая 1997 г. в Карамахи, где очередная разборка между сторонниками и противниками салафизма вылилась в масштабное вооруженное противостояние, в результате которого 1 человек был убит и несколько ранены. Слухи о наличии у Джамаата мощных и хорошо вооруженных боевых отрядов побудили власти направить в район конфликта значительные силы милиции и ОМОНа. Призванные разъединить конфликтующие стороны, сотрудники правоохранительных органов фактически выступили на стороне тарикатистов и вели себя весьма вызывающе по отношению к салафитам. Несмотря на то, что посреднические усилия ряда влиятельных дагестанских политиков позволили не допустить дальнейшего разрастания конфликта, эти события положили начало ускоренной милитаризации Джамаата.
Впервые широкомасштабные репрессии против салафитов власти предприняли после дерзкого нападения отряда Хаттаба на российскую военную часть в Буйнакске 23 декабря 1997 г. Как только появились первые, еще не проверенные, данные об участии в этой операции салафитов из Карамахи, в Махачкале милиция ликвидировала Центр "Кавказ", а его председатель Мухаммад-Шафи Джангишиев был арестован по обвинению в хранении оружия. Многие члены Джамаата также были задержаны и подвергнуты допросам, обыскам и избиениям. 30 декабря в экстренном порядке Народное Собрание утвердило новый Закон о свободе совести, который серьезно затруднял деятельность салафитских общин.
Спасаясь от репрессий, многие салафиты во главе с Багауддином переехали в Чечню. На собрании лидеров Исламского Джамаата в г. Гудермес (Чечня) 25 января 1998 г. был принят "Манифест Джамаата Дагестана к мусульманам мира", в котором "положение между Джамаатом и пророссийским руководством Дагестана" объявлялось "военным со всеми вытекающими из этого обстоятельствами" и содержался призыв "в полном объеме активизировать Исламский призыв и вести Джихад против неверия и всех тех, кто его олицетворяет" (несколько выше олицетворением неверия, Куфра, было названо руководство Дагестана). Было объявлено о создании Генерального Штаба Исламского Джамаата Дагестана, призванного координировать и направлять всю военно-политическую деятельность исламистских сил. Этот Генеральный Штаб сразу же выступил с крайне жестким "Обращением ко всем силовым структурам республики Дагестан". Работники этих структур предупреждались, что в условиях объявленного "военного положения" все те, кто посмеет "мешать установлению воли и власти Аллаха", будут уничтожены, и что любые попытки "изъять оружие или имущество, принадлежащее Джамаату, а также попытки арестовать муджахедов будут пресекаться жестко и безжалостно". Крупномасштабной партизанской войны, которую готовы были начать салафиты, удалось тогда избежать, поскольку власти вскоре приостановили кампанию репрессий и освободили большинство из ранее арестованных членов Джамаата. Несмотря на все эти события, продолжали действовать формально незаконные (не прошедшие регистрацию) салафитские мечети, в том числе крупная мечеть в Кизилюрте.
Новый этап обострения отношений между властями и салафитами начался 21 мая 1998 г., когда в Карамахи салафиты захватили местное отделение милиции и разоружили его сотрудников. ...
После конфликта вокруг Карамахи салафиты почувствовали себя увереннее, а их риторика приобрела еще более жесткий и радикальный характер. В заявлении Багауддина, распространенном в виде листовок на улицах Махачкалы в конце мая - начале июня 1998 г., говорилось о "разоружении воинов сатаны" и установлении "исламского шариатского государства" в Дагестане как о совершенно реальном варианте развития событий в случае попытки властей оказать военное давление на Джамаат. 5 июля в Карамахи состоялся съезд салафитских джамаатов Дагестана, на котором прозвучала резкая критика правительства и призыв к проведению прямых выборов главы республики. Наконец, в начале августа салафиты бросили открытый вызов государственной власти, провозгласив Кадарскую зону "независимой исламской территорией", на которой действуют только законы шариата.
В правительстве наметились два подхода к решению этой проблемы. Сторонники жесткого подхода требовали "от глухой обороны перейти к действенным мерам по пресечению антиконституционных действий экстремистов, используя для этого всю силу действующих законов" (министр по делам национальностей М.Гусаев). Сторонники более "мягкого" подхода (к их числу, наряду с уже упомянутыми М.Курбановым и А.Магомедовым, относился также бывший секретарь Совета безопасности Дагестана М.Толбоев) были убеждены в необходимости договариваться с салафитами. ....
Несмотря на то, что на специальном совместном заседании Госсовета, Народного Собрания и правительства Дагестана 19 августа, посвященном рассмотрению ситуации в селах Карамахи и Чабанмахи, доминировала жесткая риторика, уже 1 сентября было достигнуто компромиссное решение. По итогам переговоров в Буйнакске между М.Магомедовым и представителями Джамаата был подписан протокол, согласно которому джамааты Карамахи и Чабанмахи обязались отказаться от антиконституционных действий, признать и оказывать содействие деятельности органов местного самоуправления и других государственных органов. Власти Дагестана, в свою очередь, обещали гарантировать Джамаату свободу вероисповедания, отказаться от использования в официальном лексиконе термина "ваххабизм", совместно рассмотреть некоторые положения и толкования "Закона о свободе совести" на предмет их соответствия российской и дагестанской конституциям, принять меры к "недопущению незаконного преследования членов джамаата по надуманным мотивам только потому, что они члены джамаата" и обеспечить представителям джамаата выход на телевидение "в установленном порядке". Была достигнута также договоренность о том, что разоружение Джамаата, необходимость которого сторонами признавалась, должно происходить в рамках общего процесса изъятия оружия у гражданского населения республики. Подписание протокола означало временную победу сторонников умеренного курса, которая стала возможной благодаря стечению ряда обстоятельств:
1. Обострение отношений между режимом и официальным духовенством. Не случайно коренной перелом в процессе переговоров между правительством и Джамаатом произошел буквально через два дня после организованного ДУМД Конгресса мусульман, выступившего за отставку руководства республики и новые выборы. Перемирие с салафитами явилось ответом властей на попытку официального духовенства объединить вокруг себя силы политической оппозиции.
2. Давление федерального центра. Вероятно, на мирном компромиссном решении проблемы настаивала и Москва, которая опасалась широкомасштабной дестабилизации обстановки в результате возможного вмешательства в конфликт со стороны Чечни. Прибывший в Дагестан на следующий день после подписания Протокола, тогдашний и.о. министра внутренних дел России С.Степашин в ходе посещения Карамахи и встречи с членами Джамаата подтвердил, что никаких силовых мер против сторонников "нетрадиционного" ислама предприниматься не будет.
3. Начало кампании по борьбе с коррупцией и преступностью. Судя по всему, к началу сентября власти Дагестана и федеральный центр пришли к выводу, что главную угрозу социально-политической стабильности в республике представляют не салафиты, а процесс сращивания политической и экономической элиты с криминальными структурами. Так, после посещения Дагестана С.Степашина заявил, что "нас немного увели в сторону, мы все искали экстремистов в Чечне, в селах Карамахи, Чабанмахи", тогда как надо бороться с криминалом, "особенно в Махачкале". Совершенно очевидно, что сосредоточение сил на этой кампании, развернутой властями в начале сентября, требовало скорейшего урегулирования конфликта с салафитами.
Из всего вышесказанного следует, что для правительства это соглашение было лишь тактическим шагом. Тем не менее, согласие властей на вышеупомянутые условия урегулирования означало косвенное признание того принципиального факта, что многие экстремистские и антиконституционные действия Джамаата были вызваны преследованиями и дискриминационной политикой правительства.
Эта политика, как отмечалось выше, в значительной мере объяснялась субъективными и конъюнктурными факторами (стремление нажить политический капитал манипулированием "ваххабитской угрозой" и давление тарикатистского лобби), однако существовала и достаточно серьезная объективная причина настороженного отношения властей к салафитам. Речь идет о внешних связях Джамаата, прежде всего - с радикальными полевыми командирами в Чечне, такими как Хаттаб, Ш.Басаев и С.Радуев, и международными исламскими организациями.
Радикализация "извне":
Исламский Джамаат как проводник внешних интересов
Известная роль иностранных и международных исламских организаций в распространении идей фундаментализма в Дагестане, а также все более тесные связи Исламского Джамаата Дагестана с радикальными чеченскими полевыми командирами заставляют задаться вопросом: обладал ли Джамаат самостоятельностью в разработке и реализации своей политики или же он все больше превращался в проводника неких внешних интересов? Каким образом внешние связи влияли на политическую ориентацию и стратегию Джамаата?
Роль международного исламизма
Основными спонсорами салафитских джамаатов в Дагестане считались такие международные исламские благотворительные организации, как "Тайба", "Аль-Харамейн", "Аль-Игаса аль-исламийя", хотя последняя, например, достаточно широко занималась предоставлением чисто гуманитарной помощи; так, дагестанская пресса высоко оценила роль этой организации в оказании помощи пострадавшим в ходе военных действий в Кизляре - Первомайском в январе 1996 г. С салафитами сотрудничали также многие другие неправительственные исламские организации, базирующиеся в Саудовской Аравии, Кувейте, ОАЭ, Пакистане, Иордании.
Члены Джамаата не отрицали факта получения финансовой помощи из-за рубежа, однако утверждали, что все средства используются исключительно на религиозные нужды - строительство мечетей, медресе, выпуск богословской литературы, проведение религиозных праздников, материально-техническое обеспечение миссионерской деятельности и т.п. Подтвердить или опровергнуть это, а также слухи об огромных масштабах иностранной финансовой помощи Джамаату крайне сложно. С одной стороны, опубликованные, к примеру, газетой "Нурул ислам" бухгалтерские документы не давали оснований существенно выделить Джамаат из числа других общественных организаций, получавших иностранную помощь... Но, с другой стороны, нельзя исключить, что гораздо более серьезные документы об иностранном финансировании Джамаата просто не попали в прессу и вообще находились за пределами Дагестана. Кроме того, оказание помощи малоимущим мусульманам и членам Джамаата на практике было крайне сложно отличить от технологии распространения политического влияния, что позволяло противникам салафитов обвинять их в "покупке" новых сторонников за доллары.
Главная проблема состояла, однако, не в том, что благодаря иностранной помощи салафиты увеличивали количество своих сторонников (это далеко не главный фактор роста популярности фундаменталистских идей), а в том, что эта помощь, вероятно, увязывалась с определенными политическими условиями, важнейшим из которых была активизация антиправительственной деятельности Джамаата. Международные радикальные исламистские организации, помогавшие салафитам, были заинтересованы не просто в распространении религиозных знаний и культуры, а в скорейшем установлении исламского политического порядка в Дагестане и остальных республиках Северного Кавказа. В связи с этим они концентрировали свои усилия на поддержке сторонников наиболее радикального варианта исламизации, при котором дестабилизация внутриполитической обстановки в Дагестане становилась неизбежной. В этом аспекте действия исламских радикалов парадоксальным образом совпадали с геополитическими и экономическими интересами их заклятых врагов - некоторых государств Запада и Ближнего Востока, в том числе аравийских нефтяных монархий и Турции, - которые стремились ограничить российское влияние на Кавказе и/или не допустить появления северокавказского маршрута транспортировки нефти из Азербайджана и Центральной Азии. Сами эти государства напрямую вряд ли финансировали салафитов, однако соответствующая деятельность некоторых исламских неправительственных организаций осуществлялась, вероятно, с их молчаливого согласия. Кроме того, такие организации нередко используются как прикрытие для деятельности спецслужб. Таким образом, хотя вопрос о степени зависимости Джамаата от внешней финансовой помощи остается открытым, есть серьезные основания полагать, что в той мере, в которой она поступала, эта помощь способствовала радикализации салафитского движения и эскалации его конфликта с правящим режимом.
Предпосылкой для возможного политического манипулирования со стороны внешних сил была и идеологическая несамостоятельность Джамаата. Опора на арабских и пакистанских миссионеров, а также характер образования, получаемый дагестанскими салафитами в иностранных исламских университетах, предопределили сложное протекание процесса выработки "национальной" модели фундаменталистского ислама в Дагестане. Тенденция к механическому перенесению на дагестанскую действительность фундаменталистских парадигм, несущих на себе отпечаток иных социально-исторических условий, способствовала высокой социальной конфликтности салафитов и их отчужденности от общества. Дагестанские салафиты стремились не столько осмыслить местные реалии, сколько втиснуть их в рамки понятий и образов, которые они встречали в переведенных работах М.Абдель-Ваххаба, А.Маудуди, С.Кутба, других современных идеологов зарубежного фундаментализма. Салафитские лидеры не создали ни одного оригинального произведения, которое позволяло бы говорить о появлении у Джамаата собственной политической идеологии, соответствующей современным дагестанским реалиям. Общие рассуждения о необходимости введения шариата и даже практический опыт управления "независимой" Кадарской зоной не могли компенсировать отсутствия социально-политической программы у движения, которое уже объявило о начале борьбы за власть в республике. Это также позволяет предположить, что на практике политическая активность Джамаата была лишена созидательного содержания и не выходила за рамки минимальных целей, преследуемых внешними силами - дестабилизировать правящий режим и ослабить влияние России в Дагестане.
Чеченский фактор
Главную роль в процессе радикализации Джамаата сыграл, безусловно, чеченский фактор. Устойчивые связи Джамаата с Чечней начали складываться в 1995-96 гг., когда многие дагестанские салафиты отправились добровольцами в Чечню для участия в джихаде против России. Поражение российской армии в Чечне подняло моральный дух муджахедов, вселив в них надежды на скорое освобождение от российского господства и других мусульманских республик Северного Кавказа, среди которых первым на очереди, в силу его исторических связей с Чечней, был Дагестан. Поэтому, в отличие от президента Масхадова, попытавшегося заняться укреплением внутренних структур нового квази-независимого чеченского государства, радикальные полевые командиры вскоре после окончания войны с Россией взяли курс на экспорт "чеченской революции" в Дагестан. Идейным обоснованием этой стратегии, наряду с лозунгами исламского и кавказского единства, служила концепция об исторических правах Чечни на некоторые дагестанские земли (междуречье Сулака и Терека вплоть до побережья Каспийского моря). 24 августа 1997 г. в Грозном состоялся учредительный съезд общественно-политического движения "Исламская нация" во главе с Мовлади Удуговым. Среди целей движения было провозглашено содействие "реальному объединению народов Кавказа" и "восстановление Дагестана в его исторических границах" (т.е. его объединение с Чечней). Аналогичную задачу - добиваться объединения двух народов в едином исламском государстве с перспективой включения в это государство остальных республик Северного Кавказа - поставил перед собой и "Конгресс народов Ичкерии и Дагестана" (КНИД) под председательством Ш.Басаева, созданный по инициативе "Исламской нации" в апреле 1998 г. По существу, этот Конгресс превратился в военно-политическую организацию: силовое обеспечение его деятельности осуществлялось т.н. "исламским миротворческим батальоном" под командованием Хаттаба.
Дагестанские салафиты приняли самое активное участие в создании и деятельности этих организаций. С одной стороны, сотрудничество Джамаата с Чечней носило отчасти оборонительный характер. Именно чеченские полевые командиры, особенно после событий 12-14 мая 1997 г. в Карамахи, представлялись Джамаату той силой, которая могла обеспечить ему надежный тыл и военно-политическую поддержку в случае нового обострения конфликта с властями. Однако в действиях чеченской стороны грань между защитой салафитов от репрессий правительства и акциями, направленными на дестабилизацию правящего режима в Дагестане и отторжение этой республики от России, оказывалась весьма зыбкой. Поэтому, когда после окончания чеченской войны стала заметно нарастать напряженность в районе границы между Дагестаном и Чечней, у дагестанских властей возникли серьезные опасения, что салафиты (а также чеченцы-аккинцы Хасавюртовского района) могут быть использованы радикальными чеченскими группировками в качестве "пятой колонны" для реализации своих геополитических планов.
В соответствии с провозглашенной "Исламской нацией" целью "создания необходимых условий для физической защиты Исламской нации от агрессии и геноцида" расширился процесс военной подготовки членов Джамаата в тренировочных лагерях Хаттаба, расположенных на территории Чечни. Специалисты из Чечни были приглашены в Карамахи для укрепления обороноспособности села, превращенного после мая 1997 г. в неприступную крепость. Учитывая военный потенциал карамахинских салафитов, трудно поверить утверждениям их лидеров, что оружие они приобретали только на свои собственные средства. Скорее всего, оружие и военное снаряжение поступало также от Хаттаба, которого с Карамахи связывали особые отношения (его жена родом из этого села). Личная поддержка Хаттаба, несомненно, вселяла в карамахинских салафитов дополнительную уверенность в себе.
Опасения, что под видом защиты салафитов чеченские полевые командиры наращивают вмешательство во внутренние дела Дагестана, были усилены действиями КНИД, который взял на себя роль основного гаранта безопасности Джамаата. В мае 1998 г., после захвата салафитами отделения милиции в Карамахи, Басаев пригрозил ввести в Дагестан "исламский батальон" в случае применения правительством военной силы против Джамаата. Аналогичные предупреждения прозвучали и в августе, когда правительство был занято поиском путей решения проблемы самопровозглашенной "независимой исламской территории" в селах Карамахи и Чабанмахи. Поскольку разоружение милиционеров в Карамахи совпало по времени с захватом здания Госсовета в Махачкале сторонниками братьев Хачилаевых, угрозы Басаева придали некоторую правдоподобность слухам о том, что выступление карамахинских салафитов является частью более широкого заговора радикальных прочеченских сил с целью свержения правительства. Показательно, что от воинственных заявлений Басаева отмежевалось даже официальное руководство Чечни, которое обвинило его в нагнетании напряженности в чечено-дагестанских отношениях. Не менее провокационно выглядело участие представителей Хаттаба и Басаева в съезде дагестанских салафитов в Карамахи 5 июля, где звучали не только антиправительственые лозунги, но и призывы к выходу Дагестана из состава России и воссоединению с Чечней.
Наиболее серьезным инцидентом, свидетельствовавшим о наступательном характере альянса салафитов и радикальных чеченских группировок, стало нападение боевиков Хаттаба на российскую воинскую часть в Буйнакске 23 декабря 1997 г. Практически одновременно с этим нападением стало известно о подписании 20 декабря 1997 г. соглашения между представителями Джамаата и С.Радуевым. Не ограничиваясь договоренностью о взаимной военной помощи "в случае агрессии третьей стороны", это соглашение фактически признавало Джамаат единственным легитимным представителем народа Дагестана, что придавало ему политически провокационный характер. Наконец, именно на территории Чечни в январе 1998 г. обосновался Генеральный штаб и военная инфраструктура Джамаата, предназначенная для ведения джихада против правящего режима и российских войск, дислоцированных в Дагестане.