Сходство боевых эпизодов из произведений Толстого с нынешними порой поразительное

Локальный вооруженный конфликт на Северном Кавказе конца ХХ – начала XXI веков многих заставил внимательно перечитать кавказские произведения Льва Толстого. Но война в них рассматривалась исключительно с точки зрения психологического восприятия противоборствующих сторон, как человеческая трагедия.

Однако эти рассказы и повести, написанные не просто очевидцем, а непосредственным участником событий, являются еще и художественно-публицистическим осмыслением событий Кавказской войны, важным историческим документом.

И ТОГДА, И 150 ЛЕТ СПУСТЯ

Толстой, как любой участник боевых действий, пытается понять своего противника, узнать его. И в первую очередь он обнаруживает в нем воинственность, смелость, презрение к смерти, жестокость и ненависть к врагу. Причем здесь напрашиваются прямые аналогии с текущими событиями на Северном Кавказе.

Сходство боевых эпизодов из произведений Толстого с нынешними реальными фактами боевых действий, описанными средствами массовой информации, порой поразительное. И это объяснимо.

Произошла смена технологических поколений вооружения, но место действия – ландшафт, природная среда – осталось прежним, не изменились менталитет горцев, их религиозные представления. Среда и менталитет в значительной мере диктуют тактику партизанской войны. Именно такая война была на Кавказе 150 лет назад и происходит сейчас.

А раз так, то многие сходные события двух этих войн можно смело объяснить одними и теми же причинами. И это значит, что, анализируя военные эпизоды сегодняшнего дня, мы можем понять суть событий, описанных Толстым в его кавказских произведениях.

Данный метод, который условно можно назвать методом исторической аналогии, может оказаться эффективен в тех случаях, когда основные (определяющие) факторы событий имеют качественный характер и остаются неизменными на протяжении длительного исторического отрезка времени. Это природная среда, менталитет населения, военная тактика, обычаи, религия. Они не подверглись существенным качественным изменениям за прошедшие полтора столетия.

В рассказе Льва Толстого «Разжалованный» есть сцена ночного обстрела русского лагеря:

«Мы уже хотели идти в палатку ложиться спать, как вдруг над нами просвистело ядро и недалеко ударилось в землю. Так странно было, – этот тихий спящий лагерь, наш разговор, и вдруг ядро неприятельское, которое, бог знает откуда, влетело в середину наших палаток, – так странно, что я долго не мог дать себе отчета, что это такое».

Спустя недолгое время обстрел повторился:

«Действительно, во мраке, справа впереди, загорелось два огня, как два глаза, и скоро над нами пролетело одно ядро и одна, должно быть наша, пустая граната, производившая громкий и пронзительный свист. Из соседних палаток повылезали солдатики, слышно было их покрякиванье, и потягиванье, и говор».

Примечательно, что «начальник артиллерии не приказал отвечать на выстрелы, тем более что неприятель приостановился…».

Герой рассказа, так же как и неискушенный читатель, не может понять, зачем эта ночная неприцельная стрельба, которая не приносит противнику никакой пользы. К тому же один из пушечных выстрелов посылает на русский лагерь пустую гранату, которая, кроме пронзительного свиста, ничего не производит.

Через полтора столетия комендант Чеченской Республики генерал-лейтенант А.Нагорнов так комментирует ночные обстрелы:

«Другая их задача – организация диверсионно-разведывательных действий с целью отвлечь внимание наших войск от главных направлений: Шатой, Ведено. Такие действия мы постоянно ощущаем на себе: практически ежедневно обстреливаются наши комендатуры, КПП, опорные пункты – так называемые блокпосты. Можно говорить не только об активизации таких действий, но и об их целенаправленности и даже массированности. Если раньше фиксировалось три–пять небольших обстрелов за ночь – стрельнут с одной стороны, уйдут, обстреляют с другой, – то в сегодняшнюю ночь наблюдались уже действия до тридцати человек одновременно. То же – в Гудермесе, Шали, Аргуне…

– Наверное, эти вылазки и обстрелы предпринимаются и с целью спровоцировать нас на ответный огонь?

– Безусловно. Но, еще раз повторю, если прежде это были именно случайные провокации, то сегодня это планомерные целенаправленные действия. Что интересно – активизация приходится на те дни, когда у нас происходит смена войск, комендатур. Новичков необкатанных проверяют на прочность, а заодно и стараются запугать» (Б.Карпов, О.Смирнов. Внутренние войска: Кавказский крест. – М.: Война и мир, 1997).

Что в середине XIX века, что в конце ХХ, цель ночного обстрела одинакова. Если бы артиллерия втянулась в перестрелку, весь лагерь не спал бы ночь, а на следующий день все подразделение превратилось бы в сонных мух, частично утратив боеспособность. Оно отвлеклось бы от боевой задачи, втягиваясь в ночную пальбу и впустую тратя боеприпасы. Несколько дней такой войны, и большая часть военнослужащих оказалась бы деморализована, потому что чувствовала бы себя беззащитной под ночными обстрелами. В то же время ночью не видно результата ответного огня, и создается впечатление, что противник неуязвим.

Герой рассказа «Разжалованный» впервые оказался под ночным обстрелом, и его эта ситуация приводит в тревожное состояние. Реакция бывалых солдат иная – «потягиваются, покрякивают». На них пушечные выстрелы впечатления не производят. Убедившись, что опасности нет, в бой идти не надо, они возвращаются в палатки. Точно так же воспринимает происходящее начальник артиллерии, приказав не отвечать на огонь. Противник, почувствовав, что провокация не удалась, прекращает обстрел.

А вот другой пример. Речь идет о боевом охранении во время движения воинской колонны.

В «Хаджи-Мурате» читаем:

«Колонна шла дорогой. По обеим же сторонам колонны непрерывной цепью, спускаясь и поднимаясь по балкам, шли егеря в высоких сапогах, полушубках и папахах, с ружьями на плечах и патронами на перевязи».

Сравните с рекомендациями по сопровождению колонны в горных условиях Северного Кавказа уже в начале XXI века:

«С флангов колонну охраняют боковые походные заставы (БПЗ), а сзади – тыльная походная застава (ТПЗ) силой до мотострелкового отделения…

Боковая походная застава следует параллельно головной части охраняемой колонны на расстоянии, обеспечивающем зрительную связь и огневую поддержку. Ее задача – исключить внезапное нападение на колонну с фланга. При встрече с противником БПЗ занимает огневую позицию и сковывает его действия, обеспечивая развертывание части главных сил охраняемой колонны для блокирования и уничтожения бандитов». (Владимир Володин. Застава в горах/ Армейский сборник, № 1, 2002).

В повести Толстого егеря по обеим сторонам колонны выполняют абсолютно аналогичную задачу, что и современные нам боковые походные заставы, даже если эти заставы передвигаются на бронетранспортерах.

КРАСНОРЕЧИВОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО

Благодаря исторической аналогии можно иногда выяснить довольно неожиданные вещи. Вот герой рассказа «Набег» видит кладбище рядом с аулом:

«…перпендикулярно стоящие высокие камни кладбища и длинные деревянные шесты с приделанными к концам шарами и разноцветными флагами. (Это были могилы джигитов)».

Шесты на кладбищах в Чечне и Ингушетии можно видеть и сейчас. Обычай этот сохранился практически неизменным: «...о том, что ингуши все-таки воюют, убедительно свидетельствуют местные кладбища. По шариатской традиции могилы павших воинов-шахидов отмечаются пяти-, шестиметровыми шестами с зеленой перевязью на конце. В Ингушетии много таких могил». (А. Сапронов. Тыльная сторона/ Литературная газета, № 11, 2003).

Так что не просто могилы джигитов видел герой «Набега». Это были могилы убитых воинов газавата или, говоря современным языком, шахидов. А также, что гораздо менее вероятно, могилы убитых другими горцами. В этом случае шест с флагом становится символом грядущей кровной мести.

Этот маленький эпизод с кладбищем, на который редкий читатель обратит внимание, на самом деле говорит об ожесточении той кавказской войны. Из текстов произведений Толстого может возникнуть впечатление, что горцы почти не погибают. Это объяснимо. Автор видит войну глазами русского офицера или юнкера (кандидата в офицеры), он видит умирающих русских солдат, но горцы, скрывающиеся в лесу, вне его поля зрения. Однако они тоже гибнут в перестрелках и стычках, и об этом говорят многочисленные шесты на кладбище. Это явствует из контекста: Толстой ставит в один ряд «высокие камни» и «длинные деревянные шесты», что в какой-то мере уравнивает их количественно. Надо учитывать, что такие кладбища с шестами были возле каждого аула. Да и сейчас никуда не делись…

ТА ЖЕ ТАКТИКА, ТО ЖЕ ПРЕЗРЕНИЕ К СМЕРТИ

Среди излюбленных тактических приемов горцев в XIX веке – нападение на отходящий русский отряд. После набега на аул (сейчас бы это назвали зачисткой) он должен до ночи успеть вернуться в крепость. Солдаты за день устали, они настроились на отдых, несколько расслабились, и тут их начинают атаковать. При этом они не могут втягиваться в затяжные боевые действия, поскольку стоит задача отойти до наступления темноты. А бить такого отступающего противника всегда легче. Этим горцы и пользуются. Редкий набег в XIX веке и редкая зачистка в конце XX века обходились без таких нападений.

В том же рассказе «Набег» ротный командир объясняет:

«– Неприятеля? – повторил он с удивлением. – Да его вовсе не было. Разве это называется неприятель?.. Вот вечерком посмотрите, как провожать начнут, что их там высыплет! – прибавил он, указывая трубкой на перелесок, который мы проходили утром».

«Предсказание капитана вполне оправдалось: как только мы вступили в узкий перелесок, про который он говорил, с обеих сторон стали беспрестанно мелькать конные и пешие горцы, и так близко, что я очень хорошо видел, как некоторые, согнувшись, с винтовкой в руках, перебегали от одного дерева к другому.

…Сухие короткие выстрелы следовали один за другим, и пули визжали с обеих сторон. Наши молча отвечали беглым огнем; в рядах их только изредка слышались замечания вроде следующих: «Он откуда палит, ему хорошо из-за леса, орудию бы нужно…»

Орудия въезжали в цепь, и после нескольких залпов картечью неприятель, казалось, ослабевал. Но через минуту и с каждым шагом, который делали войска, снова усиливал огонь, крики и гиканье...»

Теперь перенесемся в год 2000-й.

«В Чечне под Урус-Мартаном вновь совершено нападение на колонну федеральных сил... Вряд ли кто-нибудь сможет подсчитать, сколько раз колонны федеральных сил подвергались в Чечне нападениям. Подобные инциденты постепенно стали традицией... Чеченцы устроили засаду. Фугасов на этот раз не было, но обстрел из придорожного леса продолжался около получаса. Мотострелки, естественно, открыли ответный огонь. Результат печальный: двое военнослужащих убиты, еще семеро ранены... Нападавшие отступили, оставив в зарослях у дороги тело убитого боевика». (Ольга Алленова. Мягкая зачистка завершилась расстрелом колонны федеральных сил/ КоммерсантЪ, № 172, 2000).

Еще одна аналогия. Заглянем в повесть «Казаки»:

«Объезд, посланный для розыска абреков, застал несколько горцев верст за восемь от станицы, в бурунах. Абреки засели в яме, стреляли и грозили, что не отдадутся живыми. Урядник, бывший в объезде с двумя казаками, остался там караулить их и прислал одного казака в станицу звать других на помощь... Чеченцы знали, что им не уйти, и, чтоб избавиться от искушения бежать, они связались ремнями, колено с коленом. Приготовили ружья и запели предсмертную песню».

Кстати, и ныне на Северном Кавказе боевики зачастую предпочитают смерть с оружием в руках сдаче в плен. Типичная ситуация, когда несколько членов бандподполья блокируются в доме или квартире и держат там оборону вплоть до гибели последнего из них. Такими сообщениями пестрят новостные ленты информагентств.

В течение года фиксируются десятки подобных эпизодов, но в редчайших случаях кто-то из боевиков капитулирует. С рациональной точки зрения, это не поддается объяснению. И Лев Толстой в своих кавказских произведениях это тоже никак не объясняет. Можно только предполагать, что гордые горцы предпочитают смерть позорному пленению.

Правда, современные исламские боевики не только на Северном Кавказе, но и в Палестине, Афганистане и других местах в отношении своих товарищей не употребляют слова «смерть». Они используют выражение «стал шахидом». То есть смерть как таковая для них не существует. Это просто героический процесс перехода из нашего мира в небесный рай. Вот почему многие из экстремистов не скрывают, что мечтают стать шахидами, психологически готовы к смерти. Но погибать предпочитают в бою, чтобы успеть лишить жизни нескольких врагов.

Но если боевики придерживаются традиционной оборонительной тактики, то и войска применяют испытанный за полтора столетия прием штурма – атаку под прикрытием движущейся преграды. В XIX веке это была арба с сеном.

«Воз сена был привезен, и казаки, укрываясь им, принялись выдвигать на себе сено… Казаки двигались; чеченцы, – их было девять человек, – сидели рядом, колено с коленом, и не стреляли…

Казаки с возом сена подходили все ближе и ближе… Вдруг песня прекратилась, раздался короткий выстрел, пулька шлепнула о грядку телеги, послышались чеченские ругательства и взвизги. Выстрел раздавался за выстрелом, и пулька за пулькой шлепали по возу... Прошло еще мгновенье, и казаки с гиком выскочили с обеих сторон воза».

В наше время роль воза с сеном обычно исполняет бронетранспортер.

«Около половины десятого утра на штурм пошел уже спецназ. Вначале бронетранспортер выпустил несколько очередей из крупнокалиберного пулемета по окнам. Затем туда же были произведены выстрелы из гранатометов и огнеметов. После огневой подготовки, прячась за БТР, к зданию стала подбираться штурмовая группа. БТР пробил брешь в стене, в которую спецназ бросил гранаты». (Юлия Рыбина, Сергей Машкин. «Меч Аллаха» раздавили танком/ КоммерсантЪ, № 208, 2007).

ОДЕЖДА ДЛЯ БОЯ

В рассказе «Набег» есть интересное описание одежды офицера, собравшегося на боевую операцию. Одет он был абсолютно не по форме.

«В четыре часа утра на другой день капитан заехал за мной. На нем был старый истертый сюртук без эполет, лезгинские широкие штаны, белая папашка с опустившимся пожелтевшим курпеем и незавидная азиатская шашка через плечо. Беленький маштачок, на котором он ехал, шел, понуря голову, мелкой иноходью и беспрестанно взмахивал жиденьким хвостом».

Можно подумать, что офицер таким образом просто решил поберечь мундир – ведь не на парад едет, можно испачкать или порвать.

А вот описание военнослужащих в Чечне несколько лет назад:

«Для начала заметим, что среди воинов вроде бы регулярной армии не было хотя бы двух одинаково одетых в военную форму установленного образца... Присутствовали самые разные расцветки камуфляжа и всевозможные модели полевой формы. Откровенно неприятно резало глаза то, что почти все бойцы дополнительно «утеплялись» в спортивные костюмы, причем достаточно ярких тонов.

Головные уборы у солдат отмечались любого образца, за исключением, пожалуй, установленного, кокарды прикреплены где попало. Обуты были контрактники кто во что горазд, многие – в кроссовках. Отсутствовали только форменные ботинки с высоким берцем. (Михаил Ходаренок. Призрак «Потемкина» в Грозном/ «НВО» от 15.11.02).

Заодно познакомимся с современным солдатским мнением об обуви:

«Обувь может рассказать о национальном составе группы. Чеченцы носят новые, тяжелые, но красивые ботинки с молнией и шнуровкой (причем они у них даже в лесу всегда до блеска начищены). Арабские наемники ходят в резиновых галошах, а наши спецназовцы – в кроссовках.

– Не понимаю, почему чеченцы так любят ботинки. Жесткие они. Может, в горах и удобны, но в «зеленке» да еще в дождь чуть ступил – на них налип ком грязи и травы. Иорданцы предпочитают галоши на босу ногу, потому что те легкие, идешь – мягко по кочкам пружинишь. Мы же поголовно динамовские кроссовки носили... Удобная вещь. У кроссовок только один недостаток – белый цвет». (Екатерина Весельникова, Владимир Новиков, Владлен Чертинов. «Мертвые зоны» Евгения Шикова/ Смена.ру, 15.06.05).

Как тут не вспомнить деда Ерошку из повести «Казаки», который всегда ходил в поршнях. Поршни – это, по сути, кусок сыромятной кожи, стянутой на ноге шнурком. Их надевают мокрыми, высыхая, они принимают форму ноги. Это легкая, удобная, мягкая и бесшумная обувь. Можно сказать, предтеча современных кроссовок.

Но вернемся к капитану из рассказа «Набег». Почему он отправился на операцию не в полагающейся по уставу военной форме?

Многое объясняет такой эпизод второй чеченской кампании:

«В январе 2000 года в Черноречье (на лесистой окраине города Грозного) российские военные согласились подвезти меня на броне транспортера. На нем сидело человек восемь солдат ли, офицеров... сразу не отличишь. В Чечне в то время знаков различия не носили, чтобы террористы офицеров не отстреливали». (Л.А.Китаев-Смык. Минный синдром/ Хранитель, 12.01.06).

Еще в Великую Отечественную войну офицеры поняли – их полевая форма не должна отличаться от солдатской. Командиров, выделяющихся из общей массы личного состава, противник отстреливает в первую очередь. Потом эта истина подтвердилась в Афганистане. На Северном Кавказе буквально сразу же солдаты и офицеры стали одеваться и вооружаться одинаково. Ведь противник, выбив офицеров, превращает оставшихся без командования солдат в неуправляемую массу. Поэтому сейчас новая полевая форма одежды, утвержденная министром обороны РФ, у солдат и офицеров абсолютно идентична.

В эпоху кастовой армии, отражавшей сословное строение российского общества, офицер ни за что не одел бы солдатскую форму. Но герой рассказа Льва Толстого, который отлично знает, что горцы в первую очередь охотятся именно на офицеров, находит выход.

Стоит обратить внимание на такую деталь: «незавидная азиатская шашка через плечо». Толстой упоминает ее не зря. Офицеру полагалась шашка высочайше утвержденного образца. И противник, заметив характерные очертания эфеса, сразу понял бы, кто перед ним, хоть и в сюртуке без эполетов.

Более того, капитан и лошадь взял довольно неказистую. Маштачок, поясняет Лев Толстой, «на кавказском наречии значит небольшая лошадь». Капитан опять-таки не взял красивую рослую строевую лошадь, на каких ехали другие офицеры. И потом во время стычки «капитан в своем изношенном сюртуке и взъерошенной шапочке, опустив поводья белому маштачку и подкорчив на коротких стременах ноги, молча стоял на одном месте. (Солдаты так хорошо знали и делали свое дело, что нечего было приказывать им.) Только изредка он возвышал голос, прикрикивая на тех, которые подымали головы».

Офицер не позволяет солдатам поднимать головы, чтобы лишний раз не подставлять их под пули, но сам стоит неподвижно на виду у противника. Однако для горцев он, как цель, неинтересен. И это позволяет капитану контролировать обстановку, руководить ротой и при этом не особенно опасаться за свою жизнь.

ИЗМЕННИКАМИ СЕБЯ НЕ СЧИТАЛИ

Толстой, описывая историю Хаджи-Мурата, реального исторического лица, восхищается цельностью характера, храбростью, несгибаемостью этого человека, но не дает моральных оценок его поступкам. В частности, Хаджи-Мурат – герой или предатель? Впрочем, это и не является задачей для писателя. Читатель сам должен поработать головой. Но в истории Хаджи-Мурата не все так просто.

С точки зрения русского человека, солдат или офицер, перешедший на сторону врага, получающий у него жалованье, воюющий на его стороне против бывших товарищей или намеренный воевать, – это однозначно предатель. Никакие оправдания тут не принимаются.

Примечательно, что Хаджи-Мурат доверяет «неверным» гораздо больше, чем Шамилю. Но сам ведет себя по отношению к ним вполне коварно. Он преспокойно просит свое денежное содержание за две недели вперед, намереваясь бежать из расположения русских войск. Его нукеры воспринимают такие действия как вполне разумеющиеся и нормальные. Не моргнув глазом, они вероломно убивают сопровождающих казаков, готовые, впрочем, и сами умереть в бою с русскими.

Между тем интересно содержание послания царского наместника на Кавказе Воронцова военному министру Чернышеву:

«…Было бы в высшей степени неосторожно вполне доверять ему; но если бы мы хотели отнять у него средства для бегства, то мы должны были бы запереть его; а это, по моему мнению, было бы несправедливо и неполитично. Такая мера, известие о которой скоро распространилось бы по всему Дагестану, очень повредила бы нам там, отнимая охоту у всех тех (а их много), которые готовы идти более или менее открыто против Шамиля и которые так интересуются положением у нас самого храброго и предприимчивого помощника имама, увидевшего себя принужденным отдаться в наши руки. Раз что мы поступили с Хаджи-Муратом как с пленным, весь благоприятный эффект его измены Шамилю пропал бы для нас…»

Логика Воронцова и логика действий нынешних федеральных властей в Чечне абсолютно аналогичны. Поэтому история Хаджи-Мурата, перешедшего на сторону русских, перекликается с подобными историями конца ХХ века. Самый наглядный пример – покойный президент Чечни – Ахмад-Хаджи Кадыров.

Противостояние Кадыров–Масхадов удивительно напоминает противостояние Хаджи-Мурат–Шамиль. Вчерашние соратники, они превратились в смертельных врагов.

12 июня 2000 года Владимир Путин подписал указ о назначении верховного муфтия Чечни Ахмада Кадырова главой временной администрации Чеченской Республики.

Генерал Воронцов прекрасно понимает, что Хаджи-Мурат «принужден отдаться нам в руки» из-за вражды с Шамилем. Точно так же президент РФ Владимир Путин понимал, что Ахмад Кадыров перешел на сторону федеральных властей из-за угроз Масхадова.

При этом ни Хаджи-Мурат, ни Ахмад-Хаджи Кадыров не считают себя предателями, несмотря на переход на сторону заклятого врага. Хаджи-Мурат спокойно принимает свое «содержание» – пять золотых в день, а Ахмад Кадыров распоряжается ассигнованиями, поступающими из Москвы, и получает президентскую зарплату вкупе со всеми полагающимися льготами. Объяснение можно найти в словах сына Ахмада Кадырова – Рамзана, процитированных американской газетой Los Angeles Times (США): «…нежелательная тема – это процесс перехода на сторону Москвы. «Я всегда был с народом, – говорит он, – я не знаю, кто на чью сторону переходил, но я всегда был с народом».

Вот это «для народа» – полностью оправдывает и поступок Хаджи-Мурата, и поступок Ахмада Кадырова, и девяти последовавших за ним бригадных генералов Ичкерии, и сотен других участников незаконных вооруженных формирований, перешедших на сторону Москвы. Оправдывает в глазах самих перешедших и в глазах их соплеменников. Хаджи-Мурат вовсе не стремится спасти свою жизнь, с помощью русских он хочет спасти семью. Фактически он предлагает обмен – услугу на услугу: русские помогают выручить из плена его близких, он помогает им воевать с Шамилем. Для горца его семья, род, тейп выше национальной или конфессиональной принадлежности. Поэтому переход Хаджи-Мурата находит поддержку у его нукеров, что не мешает им ненавидеть русских. Точно так же переход Ахмада Кадырова и части боевиков на сторону федеральных властей получил поддержку со стороны членов их родов. С точки зрения горца, они свой род не предали, а все остальное – не имеет значения!