Вопрос - куда пойдет Иран? - приобретает мировой формат. И дело вовсе не в том, что страна вот-вот вступит в клуб ядерных держав, но в том, что Тегеран играл и играет исключительную роль в политической жизни планеты. Так куда он двинется? Ясно одно, что суровый режим аятолл уже успешно прошел этап исторической необходимости. Но любые режимы обязаны расти вместе с обществом и государством. А иначе они - лопаются…

Имена Хомейни и Шариати в Иране знают все. Первый стал основателей Исламской республики, второй – внес огромный вклад в то, что революция 1979 г. свершилась. Но сам не дожил до нее.

Али Шариати: Ислам и бесклассовое общество

Он был светский интеллигент, смелый и оригинальный мыслитель. Перетолковывая шиитскую доктрину, он оспаривал у духовенства, (реакционного в его глазах, ограничившего Ислам стенами медресе и мечетей, пресекающими любое движение мысли среди мусульман), право на интерпретацию вторичных религиозных положений.

Он критиковал подход шиитских теологов, согласно которым власть считается грязной, т.к. до прихода Махди мир наполнен мраком, и поэтому, прибегая к такыйе (сокрытие веры), следует проявлять внешнюю лояльность. Шариати предлагал не сводить шиизм лишь к самобичеванию, квиетизму и ожиданию мессии, а рассматривать его как продолжение борьбы шиитских имамов против несправедливого социально-политического устройства.

В отличии от Маудуди и Кутба, которые выражали свои мысли языком, хоть и более понятным и простым, чем у улемов, но все-таки построенном на исламской доктрине, в философии Шариати чувствовалось влияние марксизма. Он был лично знаком с Жаном-Полем Сартром, изучал и общался со многими другими крупными левыми интеллектуалами. Но при этом он отрицательно относился к марксизму за атеистическую и материалистическую направленностью Он утверждал, что Ислам – срединный путь между материализмом и идеализмом, социализмом и капитализмом, но которому, по мнению Шариати, присуща идея построения бесклассового общества.

Мыслитель не стеснялся оперировать понятием «социализм» для обозначения общественного устройства, созданного религиозными людьми и основанного на религиозных морально-этических и правовых принципах. Не стеснялся настолько, что позволил себе заменять традиционную ритуальную формулу, с которой начинается Коран: «Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного», на «Во имя Бога обездоленных».

Шариати также истолковал обряд хаджа, во время которого бросают камни в трех идолов, символизирующих сатану, как побивание капитализма, деспотизма и религиозного лицемерия. Кроме того, он принес в исламский лексикон терминологию классовой борьбы, передав оппозицию «угнетатели»-«угнетенные» кораническими терминами мустакбирин (надменные) и мустадафин (обездоленные).

В этой связи Шариати обращал внимание на процессы пробуждения народов третьего мира, подчеркивая, что они вступают в период, сходный со временем зарождения исламского общества в Медине при Пророке (мир ему).

Как с Кораном плыть в революцию дальше?

Чтобы вернуть Исламу место на острие социально-политической борьбы (как ее идеологическому обоснованию), и вместе с тем возродить его роль как движущей силы в жизни индивида и общества, Шариати предлагал воспользоваться «методом пророка», который, по его словам, сохранил форму и традиционное содержание, имевшие глубокие корни в обществе и привычные многим поколениям людей, но изменил их сущность – дух, направление и практическую реализацию – в революционном, активном и непосредственном направлении.

Он считал, что путем такой борьбы ( которую должны вести благочестивые, закаленные и, как правило, молодые моджахеды и «осведомленные личности», т.е. исламская интеллигенция), должно быть установлено бесклассовое общество. А целью этой борьбы станет формирование «совершенного человека» в таухидной системе.

Но в отличие от Кутба он воспринимал Ислам как идеологию обездоленных масс, осознавших свое бедственное положение и восставших против тирании под руководством «осведомленной личности». Иначе говоря, он уделял важнейшее значение массовому движению, а не только группе избранных.

В целом, можно отметить, что Шариати предложил мусульманам проект модернизации на исламской почве с левацким уклоном и без вестернизации, представил ислам как универсальный революционный проект, обосновал необходимость диалога исламского политического движения с левыми нонконформистскими силами на Западе, выступил против клерикализма в любом виде.

Революционный ислам или Исламская революция?

Многие положения Шариати были заимствованы аятоллой Хомейни, основателем Исламской республики Иран, но с оговорками. Мыслитель также оказал огромное влияние на революционные массы в Иране самого разного толка. И это его основное достижение. В целом же, идеи Шариати в силу их радикального реформистского настроя по отношению к наследию прошлого остались уделом интеллектуальной элиты.

Если его идеи можно охарактеризовать как «революционный Ислам», то хомейнизм – это «Исламская революция».

Разница вполне уловимая.

Аятолла Хомейни: духовенство как движущая сила истории

Хомейни также как и Шариати провозглашал Ислам революционной идеологией (точнее теологией), предназначенной для служения обездоленным всего мира, вне зависимости от религиозной принадлежности, для борьбы с угнетателями. Он считал его единственной системой, призванной установить в мире справедливость. Но Хомейни не принял слишком радикальной ревизии некоторых религиозных положений со стороны Шариати.

Хомейни предложил рассматривать коранический термин «тагут» прежде всего в социально-политическом смысле. «Тагутским» (т. е. сатанинским) он называет любой режим, который препятствует реализации Шариата во всех сферах жизни, нацелен на эксплуатацию, угнетение, оболванивание и развращение людей, а также характеризуется отсутствием справедливости и стремлением к гегемонии, всецелому господству и оккупации.

Как противоположность тагутскому правлению Хомейни предложил концепцию «велаяте-факих» (правление богослова-правоведа), которая явно расходилась с подходами Шариати. Ее суть вкратце сводится к созданию государства, верховным главой в котором является авторитетный знаток шиитского права. В этой связи уверения поборников аятоллы в его антиклерикализме кажутся, скорее, попыткой выдать желаемое за действительное.

Хомейни, как и Шариати, но иначе, перечеркнул прежнюю интеллектуальную конструкцию, учившую мириться с дурным правителем в ожидании мессии и подчинении религиозным деятелям. Также он отрицал монархию как порочный способ правления. Но имам отводил основную роль в революции и в завоевании власти в государстве не «осведомленным личностям», а шиитскому духовенству, помощниками которых должны быть студенты и интеллигенция.

Ни Запад, ни Восток

В числе основных врагов Ислама Хомейни называет сионизм и колониализм, в особенности американский, который в лице мусульманской религии видит главное препятствие в удовлетворении собственных материальных интересов и угрозу своей власти. Весь мир знает политическую концепцию имама про Большого (США) и Малого шайтана (СССР).
В условиях Холодной войны Хомейни предложил свой вариант «третьего пути».

В геополитике и культуре он характеризуется принципом «ни Запад, ни Восток, а – Ислам».

В экономике – ни капитализм, ни коммунизм, а исламская социальная справедливость.

В идеологии – и капитализм, и марксизм-ленинизм имам осудил за материализм. Хомейни приемлет социализм в смысле осуществления социальной справедливости, а не как переходную стадию от капиталистической к коммунистической формации. Имам нигде не оговаривает подобных условий приемлемости социализма, но они логически вытекают из его выступлений при анализе последних.
Исламская революция, по мнению имама, должна была экспортироваться в другие мусульманские страны, что подразумевало, по его мнению, не агрессию, а политику поддержки в них идейно близких течений. На практике, правда, это зачастую воспринималось и воспринимается именно как достаточно жесткая экспансия.

В то же время Хомейни считал необходимым помогать любым радикальным движениям – от крайне правых до крайне левых – по всему миру в целях, прежде всего, борьбы с «Большим шайтаном», т. е. США.
Концепция Хомейни была реализована в годы его правления Ираном. Однако после его смерти наметился некоторый отход от нее и углубление кризиса ИРИ.

Как реформировать основу государства?

Многие из приведенных идей следует понимать, учитывая исторический контекст их появления, условия формирования, ограниченность информации и ресурсов. Шла Холодная война, исламский мир бредил идеями модернизации на западный или восточный лад, Иран находился под правлением шаха, который пытался вестернизировать страну и даже заигрывал с зороастризмом. Это наследие сумасшедшего XX века, с его великими потрясениями, победами, идеями, революциями и катастрофами.

Иранский режим, сложившийся благодаря Хомейни и Шариати, всегда вызывал самые разные мнения – от восторга радикалов всех мастей до лютой ненависти феминисток и либералов. Сегодня при внутренней относительной стабильности он переживает сложный период. Государству, которое, будем говорить прямо, стоит на грани провозглашения себя ядерной державой, все сложнее управляться муллами.

О том, что проблемы в стране есть, говорят даже такие почитатели современного Ирана, как Надежда Кеворкова и Максим Шевченко. Надежда Кеворкова, передавая из Исламской республики репортажи о происходивших там в 2009 г. волнениях, сводила все к клинчу демократа Махмуда Ахмадинеджада и клерикально-олигархической нефте-фисташковой мафии Мусави-Рафсанджани-Хатами. При этом она признала: «Конечно, иранцам пора задуматься, что делать с третью народа, который хочет ходить с кольцом в носу и голыми пупками».

А Максим Шевченко, утверждая, что «сценарий «оранжевой» революции в Иране бесперспективен», все же добавил, что «чрезмерная клерикализация жизни утомляет людей, особенно молодых. Это вызывает протестные настроения. Им хочется развития и энергии».

Но проблема шире, чем просто желание сделать пирсинг и утомление молодежи от моралистики. Все общество переросло свою политическую систему. На определенном этапе для развития страны жесткий режим аятолл оказался полезным – по крайней мере, иранцы сейчас живут на несколько порядков лучше, чем при шахе; лучше показатели и по экономике, и по влиятельности в мире. Но режим должен расти вместе с обществом и государством. Иначе детские штаны на теле подростка пойдут по швам.

В Иране эта проблема усугубляется тем, что концепция «велаяте-факих» – основа государственного устройства. Реформировать ее, не повредив самой сути устройства политической системы, – крайне сложно, если вообще возможно.

Руки по швам?

«Пошел по швам» Иран после июньских волнений 2009 г., или «штаны» срочно принялись «перешивать», и насколько усилия «портных» будут эффективны, куда, вообще, идет государство Хомейни – для Ирана это почти гамлетовские вопросы. Иранское общество, политизированное, как и советское времен Перестройки, а также элита в целом понимают, что менять что-то необходимо.

Но при всем желании перемен значительная решающая часть иранцев четко и однозначно не готова на все ради заманчивой Перестройки и ее громких и красивых лозунгов, которые выдвигает эмиграция с Запада. У всех перед глазами трагический опыт либеральной модернизации 1990-х в самых разных частях света, в том числе в России.

При всей сложности ситуации, в которой оказался современный Иран, шансов удачно проскочить полосу турбулентности у него немного больше, чем наоборот. Скрытая где-то в недрах режима древняя персидская политическая хитромудрость, может, в конце концов, выдать нечто нетривиальное.

Куда пойдет Иран? Вряд ли в либеральную сторону. Не исключено в сторону национализма, точнее национал-эгоизма, т.е. благополучия для себя и отказ от имперских амбиций. Или в сторону региональной персидской империи? Этот проект под лозунгами глобального шиизма продвигался последние годы. Он наталкивается сегодня на арабское и общесуннитское неприятие. В любом случае классика в виде Хомейни-Шариати по объективным причинам все больше будет приобретать декоративный характер.

По большому счету, вопрос, как распорядится революционным наследием, чтобы не разломать государство, на нем основанное, – главная персидская загадка сегодня.

Абдулла Ринат Мухаметов, кандидат политических наук, журналист.