Если результатом восстания станет возврат к неолиберализму, миллионы людей почувствуют себя обманутыми.
16 февраля я прочитал комментарий на странице Facebook, принадлежащей общественной инициативе «Все мы Халид Саид», которую возглавлят Ваэль Гоним – теперь, после протестов в Египте, он стал известным человеком. На тот момент комментарий был опубликован 21 час назад. В нем говорилось, что от европейских правительств требуют заморозить банковские счета сверженных только что сподвижников Мубарака.
«Прекрасная новость… мы не хотим никому мстить … но каждый из нас имеет право призвать к ответу всякого, кто причинил вред народу. Мы по закону хотим вернуть украденные у народа деньги … потому что это деньги египтян, 40% которых живут за чертой бедности».
На момент, когда я присоединился к этой ветви разговора, 5999 человек подтвердили, что им «нравится» написанное, около 5500 человек оставили свои комментарии. Я не пытался сделать невозможное и прочитать все пять тысяч комментариев (думаю, пока я писал, добавились еще десятки), но даже беглого прочтения было достаточно, чтобы понять, что эти комментарии оставили те, кто согласен с высказыванием. Отозвались и несколько сторонников режима, а также те, кому не нравилось, что из Гонима сделали культовую фигуру.
Так или иначе, страница Facebook уловила актуальность момента. Теперь, когда режим Мубарака пал, на первый план вышла потребность призвать к ответу диктатора и его приспешников. Песни и стихи, звучавшие на площади Тахрир, всегда в той или иной степени были пронизаны гневом против воров, которые, пользуясь коррумпированностью режима, наживались на народе.
Сейчас список сторонников режима циркулирует в прессе и блогосфере. Этот список всегда возглавляли Мубарак и его ближайшие родственники (сыновья Гамаль и Ала). По разным данным, сумма их личного состояния колеблется от 3 до 70 миллиардов долларов (самые высокие цифры были написаны на плакатах демонстрантов).
На долю генерального секретаря cверженной Национально-демократической партии и крупнейшего стального магната Ближнего востока Ахмада Эзза приходится 18 миллиардов долларов, Зохайр Гарана, бывший министр туризма, владеет 13 миллиардами, Ахмад аль-Маграби, бывший министр по жилищным вопросам, – 11 миллиардами, министр внутренних дел Хабиб Адли, которого особенно ненавидят за его жестокую службу безопасности, накопил 8 миллиардов долларов – немало для того, кто всю жизнь провел на гражданской службе.
Возможно, со временем выяснится, что эти цифры не совсем точны – слишком занижены или завышены – да и как узнать наверняка, если большая часть денег находится за пределами Египта, а иностранные власти возьмутся за расследование финансовых сделок режима Мубарака только в случае официального запроса египетского правительства. Но, какими бы ни были точные цифры, никто не сомневается в коррумпированности режима Мубарака. Минимальная цифра личного состояния Мубарака – «всего лишь» 3 миллиарда долларов – уже предосудительна, учитывая, что он поступил в египетские ВВС в возрасте 22 лет в 1950 году и 60 лет провел на государственной службе.
Проблема в системе
Охота за миллиардами, украденными приспешниками режима, - вполне естественная потребность после падения Мубарака, но она может отвлечь от реальной задачи – перестройки политической системы.
Генералы, которые теперь правят Египтом, должно быть, рады тому, что главный удар приняли на себя политики. Генеральские имена не попали в список самых отъявленных коррупционеров эпохи Мубарака, хотя на самом деле верхние армейские эшелоны всегда получали выгоды от системы, подобной той, что обогащала гражданских чиновников, таких как Ахмад Эзз и Хабиб аль-Адли, причем подчас обе системы находились в тесном сотрудничестве.
Сводить бесстыдную эксплуатацию политической системы ради собственных интересов к коррупции, значит, за деревьями не заметить леса. Конечно, подобная эксплуатация – грубое нарушение прав египетских граждан, но называть это коррупцией – значит признавать, что проблема в отклонении от системы, которая, в противном случае, работала бы гладко. Если бы это было так, то преступления режима Мубарака можно было объяснять пороками характера, то есть «замените людей, и проблема решится». Но реальная проблема режима – не в том, что высокопоставленные члены правительства оказались самыми заурядными ворами. И они не обязательно крали прямо из казны. Скорее, они обогащались за счет слияния политики и бизнеса под вывеской приватизации. А это уже не преступление, это бизнес. В общем и целом, Египет при Мубараке можно назвать ярким примером неолиберального государства.
Что такое неолиберализм? В своей «Короткой истории неолиберализма» (Brief History of Neoliberalism) известный социальный географ Дэвид Харви (David Harvey) говорит о «теории политико-экономической деятельности, которая предполагает, что наиболее благоприятной для достижения благоденствия человека является либерализация индивидуальных предпринимательских свобод и навыков в рамках организационной структуры, характеризующейся такими категориями, как защита частной собственности, свободные рынки и свободная торговля».
Неолиберальные государства гарантируют, если надо – силой, «надлежащее функционирование» рынков. Там, где рынков не существует – например, при пользовании землей, водой, в образовании, здравоохранении, социальном обеспечении, экологических мероприятиях – государство их создает.
Гарантия неприкосновенности рынков – это все, чем ограничиваются законные функции государства, вмешательство государства всегда должно диктоваться интересами рынков. Все поведение человека, а не только производство товаров и услуг, можно свести к рыночным операциям.
Внедрение идей утопического неолиберализма в реальном мире – столь же верный путь к деформации обществ, сколь и утопический коммунизм.
Краснобайство против реальности
Будет уместно привести два наблюдения из истории Египта как неолиберального государства.
Во-первых, считалось, что Египет при Мубараке занимает передовые позиции по внедрению неолиберализма на Ближнем Востоке (не случайно, то же самое говорили и о Тунисе при Бен Али).
Во-вторых, реальность египетской политической экономии в эпоху Мубарака очень отличалась от краснобайства правителей. Подобная ситуация наблюдается во всех других странах неолиберализма – от Чили до Индонезии.
Политолог Тимоти Митчелл (Timothy Mitchell) весьма поучительно написал о «неолиберализме по-египетски» в своей книге «Власть экспертов» (Rule of Experts) (глава называется «Сказочная страна», по названию проекта жилого комплекса, построенного одним из подручных Мубарака Ахмадом Багатом). С точки зрения Митчелла, главная черта египетского неолиберализма такова, что когда его хвалили учреждения, подобные Международному Валютному Фонду, называя страну примером успешного внедрения свободных рыночных отношений, другие индикаторы указывали на неудовлетворительное состояние египетской экономики. В лучшем случае, это объясняется отсутствием синхронности между мерами по либерализации рынков и политикой приватизации.
Единственными, для кого египетский неолиберализм работал в полном соответствии с теорией, стали самые уязвимые слои общества, и их опыт неолиберализма был весьма плачевным.
Организованные выступления рабочих планомерно подавлялись. Системы народного образования и здравоохранения пришли в полный упадок из-за приватизации и пренебрежения их проблемами. Из-за инфляции зарплаты большей части населения либо заморозились, либо снизились. В прошлом году официальный уровень безработицы составил 9,4% (среди молодежи, которая стала движущей силой революции, этот показатель был еще выше), около 20% населения жило за чертой бедности, которая предполагает уровень дохода 2 доллара в день на человека.
Для богатых правила игры были другими. Возможно, Египет не так сильно ущемлял бы бюджетную сферу, если бы не доктрина неолиберализма, согласно которой государственные средства перераспределялись в пользу маленькой и без того богатой элиты.
Приватизация обеспечила преимущества лиц с хорошими политическими связями, которые могли приобретать государственные активы по цене ниже рыночной или монополизировать доходы от аренды туристических объектов и гуманитарной помощи. Правительственные контракты позволяли получать огромные прибыли компаниям, поставлявшим основные строительные материалы, такие как сталь и цемент. Часть этих контрактов, в свою очередь, зависела от помощи иностранных правительств.
Еще важнее, что те немногочисленные и ограниченные функции государства, какие рекомендовала теория неолиберализма, тоже были перевернуты с ног на голову. В Египте при Мубараке бизнес и власть переплетались столь тесно, что часто стороннему наблюдателю было сложно отличить одно от другого.
Поскольку политические связи были самой верной дорогой к астрономическим доходам, у бизнесменов были очень серьезные стимулы, чтобы покупать политические должности в ходе липовых выборов, которые устраивала правящая Национально-демократическая партия.
Любая борьба за места в Народном собрании и Консультативном совете происходила в основном в рамках НДП. Количество представителей других партий в парламенте определялось с помощью точных подсчетов перед каждыми выборами: пропустить ли немногочисленных независимых кандидатов, связанных с «Братьями-мусульманами», в 2005 году, чтобы потом Вашингтон дрожал от страха, или обеспечить сокрушительную победу НДП, как это было в 2010 году (и тем самым позволить провести новый раздел государственного имущества среди «частных» инвесторов).
Параллели с Америкой
Принципы политэкономии режима Мубарака определялись различными течениями в истории самого Египта, но основной курс не был уникальным. Аналогичная ситуация сложилась и в других странах Ближнего Востока, Латинской Америки, Азии, Европы и Африки.
Повсюду, где практикуется неолиберализм, результаты одинаковы: поскольку жить в соответствии с утопическими идеалами невозможно, официальные экономические мероприятия маскируют огромный разрыв между состоянием богатых и бедных, представители элиты становятся «хозяевами вселенной», защищают свои привилегии при помощи силы, манипулируют экономикой в своих интересах, но ни при каких обстоятельствах не живут в том «рыночном» мире, который они навязывают бедным.
Вся эта ситуация знакома и американцам. Например, огромные состояния членов кабинета Буша Дональда Рамсфелда и Дика Чейни, приобретенные за счет связей с такими компаниями, как Halliburton и Gilead Sciences, являются продуктом политической системы, которая позволила им более или менее законно одной ногой стоять в бизнесе, а другой в правительстве. Политики свободно циркулировали между офисом правления компании и своим кабинетом в министерстве, так что разница между первым и вторым становилась все более размытой.
Поскольку догматы неолиберализма не отводят для правительства никакой законной роли, кроме охраны неприкосновенности свободных рынков, в недавнем прошлом в Америке велась упорная приватизация услуг и ресурсов, ранее поставлявшихся или контролировавшихся правительством. Причем ясно, что те, кто ближе всего к государственному аппарату, неизбежно имеют больше шансов на получение выгод от правительственных кампаний по продаже должностей, которые они раньше занимали.
И в коррумпированности системы виноваты не только республиканцы. Связи Роберта Рубина – секретаря казначейства США времен Клинтона – с компанией Citigroup так и не были должным образом изучены. Сменивший его на этом посту Лоуренс Саммерс сыграл решающую роль в сокращении государственного контроля над контрактами с производными финансовыми инструментами, и уже при Обаме в должности директора Национального экономического совета получал огромные прибыли от соответствующих компаний (и конечно, нерегулируемые деривативы стали ключевым элементом финансового кризиса, который привел к масштабному принятию федеральным правительством финансовых обязательств по оплате долгов целой банковской отрасли).
Поэтому, что до Египта, когда генсекретарь НДП Ахмад Эзз скупил по дешевке всю сталь на рынке и раздавал подряды на строительные проекты, когда бывший министр парламента Талаат Мустафа без всякого тендера приобрел огромную территорию земли, на которой построил престижный жилой комплекс «Мадинати», пользуясь при этом государственной дорогой и коммуникациями, это, конечно, была коррупция – и с точки зрения логики, и с точки зрения нравственности. Но в то же время, они четко следовали образцу Америки со всем тем, что в ней происходило за последние двадцать лет.
Впрочем в нынешних условиях разграбление награбленного сподвижниками Мубарака – не главная задача. Важнее обратить внимание на то, какую роль в теперешней политической системе играет армия.
Сейчас страной правят военные, хотя это и переходный период, как надеются многие египтяне. Ни один из представителей верхних эшелонов египетского военного руководство не фигурировал в списках пособников режима, которых требуют призвать к ответу. Например, газета либеральной партии «Ахрар» за 17 февраля напечатала статью под заголовком «Финансовые резервы коррупции составляют 700 миллиардов фунтов в 18 странах».
Источник экономической мощи
Но в статье ни словом не упоминалось о месте военных в этом грандиозном разграблении. Однако же они тоже были частью коррумпированного капитализма Мубарака.
После сравнительно короткой военной карьеры высшие военные чины получали такие привилегии, как высокооплачиваемые должности в советах проектов строительства жилищных и торговых центров. Некоторые из этих сугубо «гражданских» компаний были переведены в военное ведомство, когда МВФ в соответствии со своей программой реструктуризации потребовал уменьшения госсектора.
Генералы снимали сливки и с частного сектора. Только манипулирование одними военными расходами уже было чрезвычайно выгодным делом, потому что ассигнования на армию шли и через госбюджет, и за счет контрактов с американскими компаниями, которые предоставляли технику и экспертное сопровождение.
Соединенные Штаты обеспечивали значительное финансирование этих расходов в соответствии с правилами, требовавшими того, чтобы большая часть этих денег возвращалась в американские корпорации, но все подобные сделки требовали посредников. А кто лучше всех сможет сыграть роль передаточного звена в контрактах по американской помощи, как не люди из армии, которой, собственно, и предназначаются услуги, оплаченные этой помощью?
В этом отношении египетский военно-промышленный комплекс опять-таки позаимствовал страничку из американского сценария; впрочем, поскольку египетская армия извлекала выгоду из американской помощи, Египет можно считать частью американского военно-промышленного комплекса, который знаменит своей системой «переработки» отставных военных в служащих и лоббистов оборонных компаний.
Следовательно, почти невообразимо ждать от генералов Верховного военного совета добровольного согласия на какие-то серьезные перемены в принципах политэкономии Египта. Но их могут заставить это сделать против воли.
Армия – слепая сила, не слишком подходящая для контроля над толпами демонстрантов. В своем последнем заявлении Верховный военный совет еще раз заверил в законности требований демократических движений и призвал к прекращению демонстраций и возвращению к работе. Если демонстрации будут продолжаться и терпение Верховного военного совета иссякнет, он прикажет солдатам разогнать протестующих с применением силы (так же, как это было вначале революции, но тогда солдаты отказались) – не генералам, которые являются частью коррумпированного режима Мубарака, а солдатам срочной службы, новобранцам.
Участники демократических выступлений и их сторонники часто повторяют лозунги типа «народ и армия едины», «армия – выходцы из народа». Они подразумевают призывников, не осознавая, что между интересами солдат и генералов – огромная разница.
Между солдатами и генералами стоит средний офицерский состав, лояльность которого всегда была предметом различных спекуляций. Генералы со своей стороны хотят сохранить свои привилегии, но не отдавать прямых приказов. Если офицеры Верховного военного совета согласятся на продолжительное прямое правление, им придется ответить перед офицерами, которых оставили за бортом. Кроме того, прямое правление покажет всем, что элитные военнослужащие вовсе не «едины с народом», как армия призывников. То есть по логике, они в том же лагере, что и Ахмад Эзз, Сафват аль-Шариф, Гамаль Мубарак и Хабиб аль-Адли – именно эти имена чаще всего повторяются в списке служителей коррумпированного режима, которых следует призвать к ответу.
В конце концов, интенсивные спекуляции на тему масштабов воровства на государственном уровне и возможностей вернуть народу то, что было украдено гражданскими и военными чиновниками, - просто отвлекающий маневр. Какая разница, какая цифра выяснится в итоге – 50 или 500 миллиардов долларов, главное, что Египет останется неолиберальным государством, которое номинально - для бедных - защищает ценности рыночного фундаментализма, а на самом деле создает новое приватизированное имущество, которое обеспечит обогащение высокопоставленных государственных должностных лиц.
Если кто-то хочет узнать, насколько сильно изменится Египет после революции 25 января, пусть задумается, какие советы дает временное военное правительство по восстановлению постоянного гражданского руководства страны. Вероятно, период военного правительства будет, как и обещано, коротким, после чего на какой-то срок будет назначено временное гражданское правительство, за это время политические силы смогут подготовиться к участию в свободных выборах. Но, временное правительство всегда имеет возможность стать постоянным.
Технократы или идеологи?
Иногда приходится слышать призывы создать правительство «технократов», которое взяло бы на себя реализацию практического руководства.
Слово «технократ» звучит вполне нейтрально – технический профессионал, который принимает решения по «научному» принципу. Например, так часто называли бывшего министра финансов Юсуфа Бутроса Гали, подручного Гамаля Мубарака, который был назначен в кабинет в 2006 году, чтобы упростить приход к власти сына президента. Сейчас Гали обвиняют в сотрудничестве с Ахмадом Эззом и выделении ассигнований на его проекты в размере 450 миллионов египетских лир.
Во время одной из заграничных поездок Гали мне довелось сидеть с ним за одним столом и спросить, когда египетское правительство будет готово провести свободные выборы. Его ответ отражал позицию режима и гласил, что демократические выборы невозможны, потому что приведут к власти «Братьев-мусульман». Не исключено, что Гали сможет оправдаться перед обвинениями в перечислении государственных денег Ахмаду Эззу. Но он все равно является одним из главных авторов египетской программы приватизации и не мог не понимать, что разрабатывает механизм, который позволит Эззу создать стальную империю и в то же время разрушит систему образования и здравоохранения страны.
Недавно я наткнулся на слово «технократ» в книге Наоми Кляйн (Naomi Klein) «Шоковая доктрина» (Shock Doctrine). Книга жестоко критикует неолиберализм и утверждает, что рыночный фундаментализм (чрезвычайно влиятельный в США), пропагандируемый экономистом Милтоном Фридманом, обусловлен принципом реструктуризации экономики в результате катастрофических спадов, потому что на него никогда бы не согласились нормально функционирующие общества и политические системы. Эти спады могут быть естественными или искусственными, как … революции.
В контексте египетской революции интересную трактовку получают главы «Шоковой доктрины», посвященные Польше, России и ЮАР. В каждом случае, когда происходит крах коммунистических правительств или режимов апартеида, на сцену выводят «технократов», которые помогают править страной, внезапно оказавшейся без функционального правительства. Они создают институционную инфраструктуру для своих преемников.
Технократы всегда распространяют некую форму «шоковой терапии» - стремительно внедряют широкомасштабную программу приватизации, пока потрясенное население пытается взвесить свои возможности и теоретически проголосовать за менее идеологически чистые варианты, которые соответствуют их собственным интересам.
Последняя большая волна революций прокатилась в 1989 году.Тогда произошел крах коммунистических правительств, и в этот «шоковый момент» замена одной экстремальной экономической системы другой, противоположной, многим казалась вполне предсказуемой и даже естественной.
Что делает египетскую и тунисскую революцию потенциально важной в глобальном масштабе, так это то, что они произошли в странах, где уже существовал неолиберализм. Революция совершалась преимущественно ради свержения неолиберализма и обеспечения благосостояния широких масс египтян.
Но революция 25 января и есть тот самый «шоковый момент». Мы слышим призывы ввести в правительство технократов, чтобы оживить экономику, каждый день нам говорят, что ситуация нестабильна, что существует вакуум власти и он появился не только в результате свержения НДП, но и как следствие дискредитации оппозиционных партий, не сыгравших существенной роли в революции.
В этом контексте генералы, наверное, довольны всеми разговорами о возвращении денег, украденных режимом, потому что другой стороной монеты является тревога за состояние экономики. Заявления о том, что экономика в руинах – туристы уезжают, доверие инвесторов подорвано, возник застой в строительном секторе, промышленные предприятия работают делеко не в полную мощность – могут также стать единым и самым опасным обоснованием для проведения косметических реформ, которые позволят сохранить в неприкосновенности преступные связи между властью и бизнесом.
Еще хуже, если демократическое движение позволит поставить на себе штамп «экономической разрухи», тогда технократы смогут создать под эгидой временного военного правительства структуры, в соответствии с которыми конечному гражданскому правительству придется оживить темпы приватизации.
Идеологи, в том числе и от неолиберализма, склонны к магическому типу мышления: если заговор не работает, проблема не в нем, а в шамане, который совершает заговор. Другими словами, по их логике, Египет при Мубараке подорвал не неолиберализм, а неправильное применение неолиберализма.
За пределами Египта уже пущен пробный шар для подобных «магических» разглагольствований. В статье New York Times от 17 февраля армию назвали регрессивной силой, сопротивляющейся приватизации и добивающейся возвращения к государственному централизму времен Насера. Статья нарочито демонстрирует «положительную сторону» режима Мубарака (программы приватизации), противопоставляя ее старому «нехорошему» арабскому социализму, полностью игнорируя тот факт, что, если система военных привилегий могла сохранить некоторые ресурсы бюджетной сферы за счет вывода из сектора гражданской экономики под давлением МВФ с его программами реструктуризации, империя генералов едва ли ограничится полуподпольным госсектором.
Офицерам перепадало «кое-что» и от частного сектора; в гражданских политических и бизнес-империях роли государственного и частного настолько смешались, что стало практически невозможно отделить одно от другого; и военные и гражданские чиновники гребли под себя иностранную помощь.
Не исключено, что генералы предпочтут начать снова колдовать над неолиберализмом. Новая приватизация попросту освободит имущество для людей, связанных с политическими кругами, в том числе генералов. Восстановление рухнувшего неолиберального государства с помощью более строгих форм неолиберализма может стать самым надежным способом сохранения их привилегий.
Но реставрация неолиберализма была бы трагедией для демократического движения. Требования протестующих очевидны и в значительной мере носят политический характер: устранение режима, отмена чрезвычайного закона, прекращение репрессий, свободные и честные выборы. Но с самого начала под этими требованиями подразумевалась (и будет подразумеваться до конца) надежда на социальную и экономическую справедливость.
Социальные СМИ, возможно, помогли создать ядро движения, которое в конце концов свергло Мубарака, но большая часть народа вышла на улицы, чтобы окончательно победить силы госбезопасности, именно из-за недовольства экономическими проблемами, которые неразрывно связаны с неолиберализмом.
Эти проблемы нельзя свести к исключительной бедности: революции никогда не совершались беднейшими представителями общества. Скорее люди выступили за то, чтобы некоторые сферы человеческой жизни находились вне логики рынков. При Мубараке в Египте пришли в упадок школы и больницы, зарплаты становились все менее адекватными. Вот почему к сотням убежденных активистов присоединились миллионы протестующих, полных решимости добиться своего.
Если восстание 25 января закончится лишь возвратом к неолиберализму или же усилит его позиции, миллионы людей почувствуют себя обманутыми. Обманутым окажется и весь остальной мир.
Египет и Тунис стали первыми странами, где произошли успешные революции против неолиберальных режимов. Американцы могли бы брать пример с Египта. Впрочем, есть признаки того, что они так и делают. Учителя в Висконсине протестовали против попыток губернатора штата отменить право на заключение коллективных договоров, держа в руках плакаты, сравнивающие губернатора с Мубараком. Поэтому египтяне могут сказать американцам: «Сейчас ваша очередь».
Доктор Уолтер Армбруст (Walter Armbrust), преподаватель Оксфордского университета, автор книги «Массовая культура и модернизм в Египте» (Cambridge University Press, 1996).
