В предпоследний октябрьский день в Пятигорске прошел Большой Круг Терского казачьего войска, посвященный двадцатилетию возрождения казачества в северокавказском регионе. С нашей точки зрения, для корректного описания этого явления необходимо использовать термин неоказачество. Использование данного термина кажется нам оправданным в силу нескольких причин. Во-первых, движение за возрождение казачества возникло в условиях, когда исходный социум (в данном случае) казачий претерпел принципиальные социальные трансформации за предыдущие семь десятилетий. Ушло в небытие казачье общинное землепользование, как и сама община (она была разрушена в ходе большевистской политики раскзачивания с последующей коллективизацией и индустриализацией). Перестали существовать казачьи войска, как административная и военная единица. Во-вторых, сами казаки утратили свою социальную корпоративность, и их потомки оказались включенными во все группы советского (а потом) и российского социума. В итоге движение за «возрождение» базировалось лишь на мобилизованной исторической памяти. Отсюда и невозможность считать современных казаков казаками в традиционном понимании этого явления (как оно сложилось на момент революций 1917 года и последующей гражданской войны).
Как бы то ни было, а за два десятка лет неоказаки провели ни один десяток «кругов», «сходов», приняли десятки резолюций и обращений. В этой связи пятигорское событие можно было бы не выделять среди других мероприятий аналогичного рода. Если бы не некоторые нюансы. Большой круг прошел в Пятигорске, столице Северо-Кавказского федерального округа (СКФО) и его приветствовал полпред президента Александр Хлопонин. Проведение Круга прошло вскоре после публикации Стратегии-2025, в которой вопрос о «русском элементе» на Северном Кавказе рассматривался в качестве одного из приоритетных. Этот приоритет (возвращение русского населения) в регион полпред снова обозначил и во время своей «телефонной линии», которая имела место буквально за несколько дней до Большого Круга. «Моя первая задача - поддержать казаков. А вторая - опереться на казаков», - заявил Хлопонин уже в ходе самого мероприятия. Не будем сбрасывать со счетов, что после виртуальной инициативы по сбору подписей за выход Ставропольского края из состава СКФО власти необходимо продемонстрировать, что ситуация находится под контролем, а край по-прежнему сохраняет роль форпоста на Северном Кавказе. Тем паче, если у власти есть такая опора, как возрождающееся казачество. Для обращения к казачьей теме есть и «юбилейные резоны». Два десятка лет – хороший повод для понимания того, чем стало, и чем может стать неоказачество Северного Кавказа.
Сам этот проект в начале 1990-х годов стал реакцией на рост этнического национализма в северокавказских республиках в условиях кризиса и распада СССР. В этой связи именно неоказаки (кубанские и терские) стали играть роль некоего противовеса формирующимся этнократиям. Во время борьбы за «суверенизацию» Адыгеи депутаты майкопского городского совета, а также районных советов Майкопского и Гиагинского районов активно выступали против выхода тогдашней Адыгейской АО из состава Краснодарского края, а также против утверждения т.н. «паритета» (пропорционального представительства в республиканском парламенте адыгейцев и «всех остальных»). В начале 1990-х годов неоказачье движение в Сунженском районе тогдашней Чечено-Ингушетии объявило свои права на спорный Пригородный район. Они обосновывали свои претензии необходимостью восстановления справедливости, нарушенной большевистской политикой «расказачивания». Более того, неоказаки выступали за воссоздание Сунженского округа, как «автономной административной единицы» (существовавшей в 1921-1928 гг.). Однако значительной политической роли неоказачье движение в Чечено-Ингушетии не сыграло. Убийство атамана Сунженского отдела Терского казачьего войска Александра Подколзина (7 апреля 1991 года), а также столкновения между ингушами и казаками в ст.Троицкая Сунженского района тогдашней Чечено-Ингушетии (27-28 апреля 1991 года) способствовали не политической активизации, а выезду русского населения за пределы Ингушетии. В результате столкновения в станице Троицкой было убито 5 человек, 53 получили ранения. В 1992 года неоказаки поддержали руководство Северной Осетии в его конфликте с Ингушетией. В Карачаево-Черкесии (КЧР) представители неоказачьего движения (кубанского) выступили наиболее активно. Они даже провозгласили самостоятельные «казачьи республики». По словам атамана Баталпашинского отдела Всекубанского казачьего войска (на сентябрь 2004 года) Павла Запорожца, провозглашение казачьих республик стало ответом на «парад суверенитетов» национально-государственных образований.
В августе 1991 года в местах компактного проживания русских был проведен опрос населения о создании казачьей республики и почти 65 % опрошенных ответили положительно. 10 августа в Черкесске была провозглашена Баталпашинская республика, а 17 августа 1991 года была провозглашена Зеленчукско-Урупская республика (на территории Зеленчукского и Урупского районов). В декабре 1991 года казачий круг даже провозгласил восстановление Баталпашинского отдела в границах 1917 года (тогда этот отдел входил в состав Кубанского казачьего войска). Впоследствии в Зеленчукском районе в течение полугода продолжалось двоевластие (атаман, избранный казачьим кругом, и назначенный официальной властью Карачаево-Черкесии глава местной администрации). Таким образом, на территории КЧР в течение полугода действовало «непризнанное государство». Вопрос о присоединении Урупского и Зеленчукского районов к Краснодарскому краю даже рассматривался на заседаниях крайсовета Кубани, но был отложен с формулировкой «вернуться к рассмотрению вопроса» в случае обострения межэтнической напряженности. По словам одного из лидеров неоказачьего движения в КЧР Николая Ляшенко, активисты русского движения в КЧР «объявили Зеленчукско-Урупскую казачью республику. Создали свое правительство, свой Верховный Совет. Я лично возил эти документы в Верховный Совет, встречался с Хасбулатовым, с Ельциным….С кем мы только не встречались. И все, все спустили на тормозах».
В Кабардино-Балкарии в самом начале 1990-х гг. активисты неоказьего выступали за «сецессию» районов с компактным проживанием русских (Майский и Прохладненский районы). В 1993 году лидеры неоказаков Кизлярского и Тарумовского районов не раз обращались к властям Дагестана с просьбой восстановить казачье самоуправление в двух северодагестанских районах, а также прекратить миграцию горцев. В июне 1993 года неоказаки Кизлярщины обратились к российской федеральной власти с просьбой о создании отдельного национально-государственного образования на Севере Дагестана. Кизлярский горсовет выдвинул инициативу о придании двум северодагестанским районам «полномочий особой социально-экономической зоны с учетом реабилитации казачества и возрождения его традиционных методов хозяйствования». А впереди еще будут попытки укрепления неоказачьих структур, лоббирования идеи создания особого субъекта РФ - Терской области (особенно эта идея становилась популярной с началом чеченских военных кампаний в 1994 и в 1999 гг.).
Вместе с тем, следует признать, что нигде на Северном Кавказе не получилось «второго Приднестровья», а неоказачьи проекты (начиная от казачьих республик и заканчивая попытками создания миграционных «кордонов») не увенчались успехом. Выезд русского населения из республик Кавказа к середине 1990-х гг. значительно интенсифицировался. В 2002 году из 89 пунктов Кизлярского р-на (где к 1989 г. они составляли порядка 50 %) русские не проживали в 22. Из 24 пунктов Тарумовского р-на русских не было в 5, в 12 их численность незначительна.
С этого же времени как политический проект неоказаков на Северном Кавказе (в особенности же терцев) сошел на нет. Фактически его центр переместился в Ставропольский край, хотя исторически этот регион во времена Российской империи был центром не казачьей, а крестьянской колонизации. Некоторые же территории бывшего Кубанского войска были «прирезаны» к Ставрополью уже в советское время, а к историческому Терскому войску относится лишь нынешняя территория Минеральных вод (бывший Пятигорский округ, а затем отдел Терской области). Весьма показательно в этом плане изменение политического языка представителей неоказачьего на Кавказе. Язык требований был полностью вытеснен языком просьб и прошений. Красноречиво свидетельствует об этом Обращение жителей станица Ассиновская Сунженского района президенту России Борису Ельцину, подготовленное в мае 1994 года : «В течение двух последних лет с приходом чеченской полиции на территорию ст. Ассиновской царит полнейший разбой, грабеж, нет общественного порядка, полный произвол, безвластие, бесконтрольность…Два года тому назад русское население казачьей станицы было 7 тыс. 200 чел., а в настоящее время русского населения осталось 2 тыс. 400 чел. За эти два года те, кто имел возможность покинули родные места, а оставшаяся часть населения не имеет материальной возможности выехать, и над оставшимся населением продолжаются разбои, грабежи, есть случаи изнасилования…» Так почему же у неоказаков не получился свой «парад суверенитетов»? Во-первых, неоказачье движение не смогло найти ни стратегических, ни ситуативных союзников. Казалось бы, в начале 1990-х годов у неоказаков и ногайцев на Северном Дагестане было немало точек соприкосновения (дошло даже до провозглашения Казачье-Ногайской республики в ноябре 1990 г.), однако стремление поставить «чистоту крови» выше прагматизма сыграло с «казачьим проектом» злую шутку. Казачьи активисты на Кавказе не смогли оценить и до конца понять статусную эволюцию в регионе. Русских и казаков перестали рассматривать как «старшего брата». Более того, по отношению к ним стали преобладать реваншистские настроения. В данной ситуации «казачий проект» не должен был строиться как изначально конфликтогенный. Увы, но в начале 1990-х годов он стал именно таким. Ставка на такие исторические символы, как казачество и апелляция к славному прошлому «рыцарей Терека» отталкивала от «русского проекта» и таких потенциальных его союзников, как осетины или те же ногайцы. Увы, но «казачий проект» оказался слишком «историчным». Он был обращен не в будущее, а в прошлое.
Такое обращение не имело ни малейшей перспективы, поскольку процесс советизации казачье русское население Северного Кавказа гораздо более глубоко, чем «титульные» этнические группы. Весьма интересное наблюдение автор настоящей статьи зафиксировал, интервьюируя вынужденных переселенцев из Ингушетии (проживающих сегодня в Орловской области). По словам бывшего жителя Карабулака Александра Мирошниченко, «в школьные годы мы, бывало, дрались с ингушами и чеченцами. Так вот мы были в этих драках не вооружены. Мы и понятия не имели, что мы-казаки. Меня воспитывали, как пионера, комсомольца (отец Мирошниченко был профсоюзным деятелем - С.М.). А они дрались с нами именно, как с казаками» Следовательно, мобилизация «казачьей истории» изначально превращала его в конфликтогенный, а к масштабному конфликту лидеры «новых казаков» были не готовы. Достаточно почитать репрезентативный сборник материалов и воспоминаний о «возрождении казачества», подготовленный Алексеем Озеровым и Антоном Киблицким (в нем собраны документы за 12 лет деятельности «нового казачества»), где подробнейшим образом освещаются события 1991 года на Сунже (убийство атамана Подколзина и столкновения в станице Троицкая). Ни в 1991 г., ни позже активисты «русского движения» не были готовы перейти некий «порог жертв».
Во-вторых, активисты казачьего движения оказались не готовы (почему - другой вопрос) к использованию правозащитного языка. Сделав акцент на этничности (только в отличие от республиканских этнократов на русской этничности), они не смогли вписать нарушения прав русских в общий контекст нарушений прав человека в России. Не смогли они апеллировать и к гражданскому национализму как противовесу разного рода «этнобесию» (термин Льва Аннинского). Все это сделало «казачий проект» неконкурентоспособным в борьбе с этнократическими элитами Северного Кавказа. В-третьих, начав розыгрыш карты «казачьего национализма», то есть противопоставления русских казакам (отсюда и требования ввести в переписи графу казак для обозначения этнической принадлежности), неоказаки не смогли консолидировать вокруг себя русское движение. В-четвертых, неоказаки Северного Кавказа не получили необходимых «сигналов» из центра. Однако федеральный центр, не заинтересованный в полноценной интеграции региона, ограничиваясь лишь внешним контролем за северокавказским «административным рынком», был готов не к тому, чтобы патронировать «казачьему проекту», а к поддержке региональных бюрократических кланов. «Казачий проект» оказался не в ладах и с демократией. Воспринимая политическую либерализацию и демократизацию, как причину снижения социального статуса русских и казаков, лидеры неоказачьего движения не учли, что с помощью демократии они могли бы противостоять этнократической «приватизации власти» в республиках Северного Кавказа. Вместо этого многие из них предпочли, начиная с середины 1990-х гг. пойти на службу этнократическим режимам, получить свой кусок «властного пирога» и свести «русскую проблему» к достойному представительству своей этнической группы у руля власти и при дележе республиканского имущества. Таким образом, многие лидеры «казачьего проекта» были готовы бороться не против принципов этнократии, как таковых, а лишь против «не нашей этнократии».
Все это вместе взятое свело неоказачье движение к формату церемониальной активности. Колкие журналисты дали его лидера жесткую оценку «ряженые». В этой связи не понятно, каким образом явление, не нашедшее своего места в современной истории, сможет выполнять актуальные политические функции. И самое главное, какие это будут функции? На каких основах они будут базироваться? На казачьем землепользовании? На сословных привилегиях? Так эти привилегии тут же запросят этнонациональные движения Кавказа. «Казачье движение выбралось из правовой и организационной неразберихи, поднялось до государственного реестра и стало реальной социальной силой, влияющей на процесс стабилизации жизни в регионе», - заявил глава Ставропольского края Валерий Гаевский. Что ж, для юбилейной речи - хороший тезис. Только вот насколько эта сила готова противостоять террористической угрозе, обеспечить безопасность жителей края и при этом не создавать конфликты с представителями других этнических групп? Все эти вопросы остаются без ответа. Впрочем, в условиях, когда северокавказская политика превратилась в лозунги и тосты не удивительно, что вместо системного анализа двух десятилетий неоказачьего возрождения мы услышали следующее: «Казаки уверенно пишут свою историю в 21 веке, сохраняя преемственность и традиции, уважение к своим корням и духовным святыням».
