Похоже, наша национальная идея состоит в ее отсутствии.

Оборвав строительство вавилонской башни социализма, сменив улей на банку с пауками, мы пришли к единственно правильному выводу, что государство — это я, а национальная идея — мой выбор в супермаркете.

И действительно, в эпоху развитого эгоцентризма и всеобщего безразличия, которые атомизируют общество, каждый человек — не только национальная идея, но и центр мироздания. И каждый с готовностью согласится, что его жизнь уникальна, а особа священна, как королевская. И каждый проклянет те времена, в которых, как ему скажут, было не так.

«Ты заслуживаешь большего! Бери от жизни все!» — учит телеэкран. И молодые люди ослепляют бытовым лазером летчика, который ведет на посадку пассажирский лайнер.

Они не преступники и не уроды. Просто им не сказали, что, беря от жизни все, надо оставить и другим. А если оставить другим, откуда взять все? Вот они и материализуют, как могут, ту единственную национальную идею, которая объединяет бедных и богатых, победителей и неудачников, москвичей и провинциалов: «Потребляй и развлекайся!» Если позволяют средства развлекаются в Куршевеле, а если нет — ищут острых ощущений на улице.

Человек эпохи фаст-фуда живет на полуфабрикатах: пищевых, культурных и мировоззренческих. Идеологию втискивают в слоган, упаковывают в видеоклип, сводя к шоу, наглядно демонстрируя, как младенцу или дикарю.

А как же те, кого не устраивает идеология потребления? И у них есть выбор: пивной патриотизм, маргинальный нацизм или гламурное православие. В эпоху глянца важно не «быть», а «казаться». Даже в глазах Бога.

Церковные иерархи, придерживаясь обрядов, воюют сегодня с теми, кто верует, не придерживаясь обрядов. «Крепостное право одобрено Священным Писанием и узаконено Богом», — проповедовали с амвонов в царской России. И сегодня Церковь призывает к смирению. С нищетой? Тотальной коррупцией? Разворовыванием национальных богатств? При этом, проповедуя доминантой терпимость, она проявляет такую нетерпимость по отношению к инакомыслящим! Кажется, православные озабочены больше не собственным спасением, а неверием соседа, будто его обращение гарантирует им пропуск в рай. Официозная вера, как униформа, делает людей неотличимыми. Но объединяет ли? Даже атеисты не верят не одинаково, а уж каждый верующий верит по-своему. И считает свое православие самым православным. И свысока смотрит на ближнего, будто ему одному заповедано царство небесное, будто батюшка в его приходе единственный познал Бога, протоптав дорогу к Нему. И неизвестно, что приносит большую сладость: грядущее спасение или ад, уготованный соотечественникам-атеистам.

После материального расслоения общества ничто сегодня не рождает столько злословия, осуждения, гордыни, ничто не разделяет так глубоко, как религия. Если бы не умиротворяющий сон вульгарного потребления, в России бы давно объявили неверующим крестовые походы. Но озабочены ли современные пастыри спасением паствы? Или ограничивают задачу спасением церковной иерархии? Являют ли они пример высокой нравственности? А жертвенности, как их Учитель?

В отсутствие патриотизма сегодня как под копирку создаются «общественные» патриотические движения, позволяющие держать руку на пульсе, как в свое время делал Гапон. Их протестные доктрины спускаются с кремлевских стен: это прежде «народный» значило «из народа», сегодня — «для народа». Оттого у оппозиции — скромное обаяние олигархии, а все теледебаты сводятся к одному: «Вы разграбили страну!» — «Нет, это вы ее разграбили!», чтобы не допустить и мысли о сообщничестве.

Официальные СМИ сплачивают народ, как клейкая лента мух. Россияне мыслят телеобразами, и политика давно превратилась в дурной сериал. Государственную идеологию формируют голливудские клише, а кремлевские имиджмейкеры лепят первых лиц государства по заветам Станиславского. Премьер примеряет образ из криминальных кинолент, президент — амплуа self-made-man’а, милого сердцу клерков и менеджеров. Жириновский — продукт комедийных шоу, а Зюганов — советских анекдотов. Их можно менять местами: Медведев будет петь «Интернационал», а Зюганов — мочить в сортире. К их новым образам быстро привыкнут, как к актерам, сменявшим в «Санта-Барбаре» прежних исполнителей.

Вместе с иллюзией сопричастности всему человечеству СМИ дают почувствовать собственную ничтожность. Обилие медийных лиц приводит к утрате своего. Представителям «элиты» неведомо стеснение, как римским матронам, обнажавшимся в присутствии рабов. Дозволяя прикоснуться к красивой жизни с той стороны экрана, «сливки» общества разрешают заглянуть через замочную скважину в барские покои. И, как масло с водой, не смешиваются с народом, плавая сгустками на поверхности. Сегодня не быть в телевизоре — значит быть выселенным за черту оседлости, и в этом смысле маргинальна вся нация, стоящая у последней грани, маргинален весь народ, пребывающий с краю, на обочине. В России господствует идеология неравенства, которая стоит на пути осознания себя одной нацией. «Уравниловка» — стоп-слово, которым пугают тех, кому нечего терять. А разве плохо уравнять их с абрамовичами?

Может, наша национальная идея связана с монархической? Может, стоит возродить Россию, которую мы потеряли? Недаром же вошли в моду белогвардейские песни, дореволюционные праздники и строительство барских усадеб. Но когда одни примеряют на себя дворянские одежды, другим остается холопский кафтан. Несколько лет назад один из российских министров, празднуя день рождения, нанял труппу актеров. Ряженные в крестьянские одежды, они били поклоны: «Барин приехал!». А на тарелках лежали пасхальные яйца с инициалами «барина».

«Собаки уникальны, кормите их достойно!» — сообщает рекламный щит. А под ним бомж роется в мусоре. Его выбор? Не сторож я брату своему? Может, это и есть национальная идея? По улице ходит «живая» реклама, стиснутая, как сэндвич, пластиковым листом. «Люби себя!» — улыбается с него кинозвезда. И это тоже национальная идея? В России четыре миллиона бездомных, а беспризорников — больше, чем после войны. О пенсионерах вспоминают перед выборами. О бомжах — никогда. Они же не голосуют. А кто не голосует, тот проиграл.

И День национального единства не приживается. Чем объединить олигархов и нищих, бомжей и топ-менеджеров? Пиром во время чумы? Жизнь во имя будущих поколений сегодня диагноз. К чему жить так, чтобы помнили другие? Надо жить, чтобы было что вспомнить!

А может, и национальная идея — это навязчивость? А здоровая одержимость — ипотека и автокредит? «Помилуй Бог, мы русские!» — говорил Суворов. «Не допусти, Господи, чтобы упал доллар», — молимся мы. Значит, нас объединяет Америка?

А зачем нам вообще отвлеченные идеи? Архетип нации? Понятие народа? Чтобы ими кормить вместо колбасы? Есть только одно право — частной собственности, есть только одна идея — эту собственность увеличивать.

Отгородившись высокими заборами и двойными дверьми, мы опустили миллионы «железных занавесов». И «холодная война» стала междоусобицей, в которой нет национальностей, нет идеологического противостояния, нет гражданской позиции. И нет победителей. Это война за место под солнцем, в которой всех объединяет одна идея: каждый за себя. И пока место национальной идеи занимает идея личного обогащения, никакой объединяющей концепции возникнуть не может. Прежде чем возводить храм, надо разбить золотого тельца.

Иначе русской национальной идеей так и останется: каждый за себя и все против всех.